На взмахе крыла - [7]

Пустынную, последнюю тоску.

А за углом — и в судорге, и в муке

Рассвет — на день похож и непохож.

Какая странная, предутренняя скука —

Покорно голову укладывать под нож!

Излом угла — и за углом возочек,

Бессмысленный предвестник пустоты,

И утренний рассыпанный песочек —

Последние заметывать следы.

Летучий Голландец

Уже дыханье ветра — лед,

И синева в сухих морщинах,

И снасти — только перелет

Над неразвергшейся пучиной.

И бурной ночи перерыв,

Уже как дрожь воспоминанья,

И флаг на мачте — вечный взрыв

Несмолкающего отчаяния.

А небо — голубым огнем

На неживой пергамент кожи…

Какой волны крутой подъем

В последний раз ему поможет?

«Так тяжким накатом — нарывно и туго…»

Так тяжким накатом — нарывно и туго —

Сорвались и лопнули обручи стали.

Гроза обложила на с запада, с юга — и далее.

Осада,

И натиск по краю воскрылий,

И вздутого неба огромные лопасти

И треплются желтые флаги усилий

Над пропастью.

А к вечеру тише,

И шепот почти что не слышен,

И ночь на краю, у ограды

Неслышного прочего

Чернее отточена.

«От туманности завес…»

От туманности завес,

Сквозь горячих дней отраву

Прорывается небес

Приоткрытая застава.

(И в разгар пустой возни

В слишком черной стоков тени

Вниз по желобу скользить

Неурядицей скольжений.)

Это тоже может быть:

Неотвязный запах тленья

Перенять и перебить

Монотонностью падений.

И потом в туманный чад

Под дождя стеклянный ропот

Посылать холодный яд,

Челобитной слезный шепот.

«Здесь все — (в последний раз) неясно…»

Здесь все — (в последний раз) неясно,

И освещенье все нежней,

Как будто боли ежечасной

Дремоту одолеть трудней.

Здесь скука — в неизвестном чине,

И скукой осененный двор,

И выплывающий из сини

Неощутительный раствор.

И эту синь фонарных вышек,

И этот блеск торцовых ран

Приподнимает и колышет

Свинцовым вымпелом туман.

Он не мерцает, он не дышит,

Он задыхается во сне —

Он невозможней, чем афиша,

Что птицей бьется на стене.

«Как дымок, расплывается прочь…»

Как дымок, расплывается прочь

Синекрылая, легкая ночь,

Если звезды мерцают светлей,

Если ветер сорвется с полей

И вздувается синью река

И прозрачней, чем звезды, тоска…

Но смешней декорации нет, —

В скучноватый, печальный рассвет

Суматошный врывается свист

И кружится отчетливей лист.

Семенит, просыпаясь врасплох,

Пароходик, смешной скоморох,

И мотор на реке

та-та-та

та-та-та

Пустота, пустота…

«Какой заботою удручены…»

Какой заботою удручены

Мы поднимаем в гору, в гору

Сухую накипь призрачной волны

И горечь праздных разговоров,

Так близится заманчивый удел,

И кое-как мы коротаем сроки…

Но в сумерки, на одинокий лад

Холодный прах перебирая,

Но в сумерки,

Когда часы безжалостно стучат,

Не призывая и не обличая,

От влажной тяжести ночной

Отгородившись каменной стеной,

Как медленно мы погибаем…

Стихотворения разных лет

«За стеной мы как в крепости оба…»* [1]

За стеной мы как в крепости оба,

Синий призрак едва различим.

— Если верность есть верность до гроба…

— Ничего, помолчим, помолчим,

Если счастье есть счастье такое,

Не увижу, не вспомню лица,

Пусть цветы расцветут на обоях.

До конца, до конца.

Все равно — не судите нас строго

В подозрительный, трудный наш час,

Много бедных, печальных, убогих

В этот дом приходило до нас.

«Русские записки», 1939. № 17.

«Крутится, вертится шар голубой…»*

«Крутится, вертится шар голубой…»

Над золотистою тенью земной,

Солнечной пылью взнесен и пронзен,

То как потерянный мечется он,

Бедного смысла игры не раскрыв.

Струнной шарманкой украден мотив,

Музыки детской пронзительный звон

Дергает шуткой смертельный наклон,

Некуда шарику, негде упасть.

«Кавалер барышню хочет украсть…»

«Русские записки», 1939. № 17.

«В ночной глуши, в каморке темной…»*

В ночной глуши, в каморке темной,

Захлебываясь верностью и страхом,

Сводить, вздыхая, счет судьбе заемной,

Возможностям падения и краха,

Чтоб то, о чем мы и мечтать не смели,

Скользя, не помня, спотыкаясь, мимо…

А рядом на обоях птицы пели

О радости почти невыносимой.

Современные записки. 1938. № 67.

«Нет, не о том… стучали поезда…»*

Нет, не о том… стучали поезда,

В дрожащей синеве коростели свистели,

Высоким полднем плавились года

И месяцы скользили, как недели…

Нет, не о том — в падении без дна,

В прозрачной ясности, в передвечерней лени,

Когда пустеет день и неба глубина,

Дома — как призраки и люди — как мишени.

Нет, не о том… в пяти, в тот раз…

Последним вздохом в мой последний час.

Альманах «Круг», № 3. Париж: Дом книги, 1938

«Не время, надежда, не время…»

Не время, надежда, не время.

Ни горести нам, ни отрады.

Но в пропасть свергаются годы,

Но кверху взвивается пламя,

Не надо, не надо, не надо…

Так жизнь изойдет расставаньем,

Так сердце истает разлукой,

За темным, скупым подаяньем

Так бедные тянутся руки.

Не время, надежда, не время…

Волнуется парус раздутый

В покинутом небе, огромном,

Минутку, еще бы минутку

На берег, на берег, на темный.

Кристальней и звонче дыханье

В предутренней зябнущей дрожи

В печальном, за дымкой, прощанье

Слова на слова не похожи.

Бессильная повесть утраты

На холод, на холод кристальный…

В последнем, горячем пожатье

Не скомкав платочек прощальный.

Альманах «Круг», № 3. Париж: Дом книги, 1938

«Поговорим теперь о том, о сем…»

Поговорим теперь о том, о сем,

О горести моей, о бедствии твоем,

О счастье, о войне, о синема,