На всемирном поприще. Петербург — Париж — Милан - [99]

Но в ответ на это обращение иные только выражали сожаление королю, другие давали ему одни прекрасные советы.

Наполеон III, к которому, между прочим, был послан синьор де Мартино[326], выказал большое участие к судьбе молодого короля. Это и неудивительно: он охотнее, чем кто-либо, вмешался бы в дела Италии, хотя оставалось под большим сомнением, сделал ли бы он это в интересах Франческо II или своих собственных. Посторонний наблюдатель сказал бы, пожалуй, что по отношению к неаполитанскому королю французский император играл роль кошки, забавляющейся мышонком, прежде чем перекусить ему горло.

Наполеон III, в качестве покровителя европейской свободы, разумеется, посоветовал юному королю дать своему народу известные льготы и притом как можно скорее. Что же касается материальной помощи против «флибустьера», то он уклонился от этого так же точно, как и другие; впрочем, он все-таки подавал ему некоторую надежду.

Восемнадцатого июня де Мартино вернулся в Неаполь с этими советами и обещаниями, пересыпанными многоточиями.

Через несколько дней на всех перекрестках Неаполя виднелся королевский манифест, в котором было объявлено народу о свободе прессы, о даровании ему разных льгот, о выборной палате и об ответственных министрах.

Однако, неаполитанский народ не обратил на этот манифест никакого внимания, так как противники бурбонов, в ответ на королевский манифест, издали прокламацию, в которой убеждали народ отнестись недоверчиво ко всем льготам и возложить все надежды на Гарибальди, как на единственного спасителя Италии. И народ вполне разделял это убеждение людей нового порядка. Он не выразил ни энтузиазма, ни неудовольствия. Пушечные залпы и трехцветные знамена, поднятые на всех зданиях, возвещая королевскую милость, не оказали на него никакого действия.

Действительно, даже самые легковерные должны были отнестись недоверчиво к обещаниям Франческо. Сторонники старого порядка оставались на самых важных местах и, казалось, их вовсе не намерены были сменять. Исполнительная власть, по-прежнему всемогущая, не особенно церемонилась с гражданами, так что вызвала даже беспорядки в толпе. Ужас охватил старую полицию, и она разбежалась куда попало. Префект Айосса спасся на французском корабле. Город был объявлен на военном положении, но и на это никто не обращал внимания, потому что на место бежавшего Айоссы был назначен префектом старый либерал Либорио Романо[327]. Несколько министров подали в отставку. Тогда прочие министры, желая сгладить дурное впечатление, произведенное отставкой либеральнейших из членов министерства, посоветовали королю провозгласить конституцию сорок восьмого года, потому что было совершенно некогда вырабатывать новую. Король согласился и при этом так спешил, что ограничился простой перепечаткой старого декрета сорок восьмого года и даже забыл переменить подпись, так что конституция явилась за подписью покойного короля Фердинанда II.

По конституции, печать была свободна. Несмотря на осадное положение, тотчас же возникло множество маленьких газет, продававшихся по улицам. Ни одна из них не держала сторону бурбонов. Все пели хвалебные гимны Гарибальди и жаждали объединения Италии под управлением Виктора-Эммануила.

В силу конституции учредилась в столице национальная гвардия. Франческо II не мог противиться этому, но под рукою он старался всеми силами мешать ее образованию. На город с полумиллионным населением определялась гвардия всего в пять тысяч человек. Та же конституция требовала парламента. Общие выборы были назначены на десятое августа. Впрочем, избиратели не спешили записываться в участках. «Зачем? — говорили одни: — до десятого августа Гарибальди будет наверное в Неаполе, и тогда вся эта история кончится». — «Зачем? — говорили другие: — если Гарибальди не придет и старое правительство останется в силе, то избирательные списки, пожалуй, легко будет обратить в списки неблагонамеренных людей».

Таким образом все эти меры бурбонского правительства не привели ни к чему. А между тем положение дел с каждым днем становилось всё серьезнее и серьезнее. Гарибальди подвигался к востоку Сицилии с нескрываемым намерением перейти в Калабрию. Неаполитанские лаццарони, народ ленивый и беспечный в обыкновенное время, но способный проявить удивительную энергию в решительные минуты, кричали уже по улицам столицы, что «Галубардо» сразу понизил цену хлеба и макарон в Палермо и что пора бы ему прийти и в Неаполь — сделать то же самое.

Положение Франческо II было отчаянное. В это время ему неожиданно протянули руку помощи оттуда, откуда он всего меньше мог этого ожидать, — со стороны Кавура.

В числе пунктов королевского манифеста было обещание вступить в дружеский союз с пьемонтским правительством. С этою целью решено было отправить туда послами Манну[328] и Винспира[329]. Миссия их была очень деликатная: нужно было заключить дружеский союз с правительством, которое отлично понимало, что стоит ему раскрыть рот, чтобы без малейших хлопот проглотить все неаполитанские владения. Но, к своему великому удивлению, послы короля Франческо были приняты Кавуром с необыкновенной любезностью.