На всемирном поприще. Петербург — Париж — Милан - [112]
— Сдаваться! Подойдите, попробуйте, — отвечали они и смыкались для отражения нового нападения.
После десятка приступов мало их осталось. Большая часть лежала на поле битвы мертвыми или смертельно ранеными. Однако и последняя горсть их, укрепившись в полуразрушенном замке, не хотела слышать о сдаче.
— Сдавайтесь, ребята! — кричат им бурбонские офицеры, тронутые бесстрашием этих безбородых юношей.
Те отвечают им залпом.
Выпустив все патроны до последнего, они встречают последнюю атаку холодным оружием и гибнут все, все до последнего! Только несколько человек раненых было перенесено потом в капуанский госпиталь.
Это не романическая выдумка, это чистая действительность; это совершалось на моих глазах, и я горжусь, что предводительствовал такими доблестными воинами.
Бурбоны заняли центр и перерезали таким образом прямое сообщение между обоими нашими флангами. Но чтобы разрезать нас пополам, нужно было взять высоты Сант-Анджело. Это был стратегически ключ нашей позиции. Бурбонские генералы отлично поняли это и туда-то и были направлены их главные усилия.
Несколько раз королевская гвардия ходила на приступ, с упорством, невиданным до сих пор в бурбонской армии. Два раза брала она наши батареи, но как ураган налетали на нее воины Медичи и прогоняли назад.
Около часу пополудни по полю битвы пронеслась страшная весть: не хватало зарядов!
Положение наше стало очень деликатным. Враги всё наступали. Кроме фронтальной атаки, они сделали попытку атаковать нас с правого фланга, чтобы отрезать нам отступление. Но Медичи понял всю важность своего положения и сам с небольшим отрядом загородил врагам дорогу.
Битва закипела с удвоенной силою. Наши почти не стреляли. Подпустив врага шагов на сто, они бросались в штыки как бульдоги и ничто не могло устоять против их бешеной храбрости.
К трем часам пополудни изнеможение наших достигло до последних пределов. С самого раннего утра почти все части были в огне; некоторые ходили в атаку по семи раз, потому что превосходивший нас силами неприятель не давал минуты отдыха.
Но изнеможение и малодушное отчаяние в возможности победы после стольких бесплодных попыток уже начало овладевать и бурбонами. Это было заметно по замедлению их движения, по меньшей стремительности атак.
Я понял, что решительная минута наступила. В это время, по моему расчету, должны были прибыть резервы, которых я потребовал из Казерты. Но как к ним добраться? Бурбоны врезались в наш центр как железный клин и делали сообщение весьма затруднительным. Тем не менее, сделав большой обход, мне удалось дойти до Санта-Марии в то самое время, когда туда прибыли первые резервы. Но что это были за резервы! Всякий „военный“, пропитанный предрассудками постоянных армий, с отчаянием схватился бы за голову при виде их. Тут были и красные рубашки, и мундиры неаполитанских солдат, перешедших на нашу сторону, и матросы всевозможных флотилий, стоявших на якоре в неаполитанском рейде, и даже простые туристы, привлеченные на поле смерти своим сочувствием к делу освобождения Италии. Особенно много было между ними великодушных сынов Альбиона, никогда не покидавших меня в трудные минуты жизни.
Но этот „сброд“ показал, что он умеет решать судьбу сражения.
Когда их набралась достаточная кучка, я указал им на центр, ключ нашей позиции, занятый неприятелем, и сказал: „Видите неприятеля вон за этими кустами? Ступайте же в штыки, без выстрела, и прогоните его“.
Колонна, предводительствуемая генералом Эбером[364], который шел впереди с кучкой бесстрашных венгерцев, двинулась вперед, держа ружье на-руку, точно на параде. Град ядер и пуль осыпал ее, но она шла вперед, не делая ни одного выстрела.
Ужас объял бурбонов, и они бросились бежать, не дождавшись нападения.
Почти в то же время по моему приказанию Медичи и Авеццана[365], командовавшие правым флангом, и Тюрр и Мильбиц, командовавшие левым, собрали остаток своих людей и повели на последний бой.
Бурбоны бежали отовсюду. Мы гнали их до самой Капуи.
В пять часов вечера я телеграфировали в Неаполь:
„Победа на всех пунктах!“»[366]
Таков правдивый и неприкрашенный рассказ об этой великой битве, сделанный самим главным действующим лицом ее.
Но в нем много говорится о доблести всех воинов свободы вообще и отдельных вождей в частности, но очень мало о самом вожде вождей.
Гарибальди был велик до битвы, во время и после нее.
Ничто не исчезает от его орлиного взгляда на этой огромной оборонительной линии в двенадцать итальянских миль. Не теряя из вида главной цели, он вместе с тем умеет отличить, где и в какое время следует атаковать до рукопашной, где и когда ограничиваться одной обороной или даже подаваться назад. Повсюду в решительные минуты он присутствует лично. Он дробится, множится, появляется там, где его всего меньше ожидают, так что бурбоны кончают тем, что видят Гарибальди в каждой «красной рубашке».
