На всемирном поприще. Петербург — Париж — Милан - [102]

— Ваш проницательный ум поправляет ошибки вашего сердца, — сказал монах.

Затем как бы про себя он прошептал:

— Бог дал людям сердце, чтобы любить своих ближних, и разум, чтобы предохранять их от греховного увлечения всякими привязанностями, дружескими, товарищескими и… родственными.

Произнося последнее слово, Буонфантино устремил на королеву свои ястребиные глаза, чтобы отгадать, не дернул ли удочку слишком сильно. Но королева закусила нижнюю губу, что выражало у нее гнев, а не досаду, потому что досада выражалась у нее нервным подергиваньем углов рта — это твердо изучил монах — и потому он смелее продолжал:

— Вражда брата всего опаснее для благородного сердца, потому что до последней минуты оно не верит ей. Между тем святая Церковь учит нас, что первым преступленьем на земле было братоубийство. А горький опыт показывает, что история Каина и Авеля повторяется и доныне…

— Отец! — вскричала королева, и глаза ее сверкнули гневом. — Вы знаете, что я не люблю загадок. Вы что-нибудь открыли? Так отчего же вы не сообщаете мне?

— Ваше величество, я ничего не открыл! Если бы я открыл, то разве не поспешил бы рассказать вам всё? Это только мои подозрения. А смею ли я оскорблять, быть может, несправедливым предположением особ, стоящих столь близко к престолу?

— Говорите всё смело, — сказала королева. — Я знаю вашу преданность нашему дому и святой церкви.

— Государыня, — начал Буонфантино, — вот что мне известно: генерал Нунцианте[335] имел тайное свидание с маркизом Боргодонато, агентом Кавура, после чего вернулся домой и написал несколько писем. Одно из них нам удалось перехватить. Оно адресовано к какому-то виноторговцу в Турине.

— Виноторговцу в Турине?

— Да, известная уловка. Письмо к какому-нибудь пьемонтскому советнику или министру было бы перехвачено на почте. Поэтому в подобных случаях всегда адресуют таким образом. Что может быть общего у генерала Нунцианте с виноторговцем Бенедето Бенедетти, которому было писано это письмо?

— Но что же было в этом письме, говорите ради Бога, скорее.

— Ничего особенного. Так что, если бы мы не знали, кем оно писано, то наверное пропустили бы его. Генерал благодарит синьора Бенедето Бенедетти за обещание прислать несколько ящиков вина, но просит сделать это немедленно, потому что в противном случае он должен будете купить себе сицилианского вина, которое хотя и ниже качеством, но гораздо дешевле и, главное, большой транспорт его везется уже с юга. Затем он прибавляет, что так как снаряжение всего транспорта вина потребовало бы много времени, то сицилианский транспорт, заказанный многими неаполитанскими виноторговцами, прибудет, вероятно, раньше. Поэтому он советует синьору Бенедетти отправить немедленно несколько ящиков своего вина вперед. Он не сомневается, что оно так понравится всем, что никто не захочет покупать сицилианского вина, не исключая даже и известного ему одного сиракузского гражданина.

С этими словами Буонфантино подал королеве самое письмо.

— Сиракузского гражданина! — вскричала Мария-Терезия, вставая с своего кресла. — Да ведь это граф Сиракузский! Бенедетти — это сам Виктор-Эмануил, а под аллегорией с вином ясно, что нужно понимать войско! Синьор Буонфантино, неужели вы называете это предположением?

— Ваше величество, я не смею идти далее. Но теперь, когда ваша проницательность осветила мою догадку, решаюсь обратить ваше внимание на конец письма, где говорится о высылке нескольких ящиков вина вперед. Беру на себя смелость спросить ваше величество, как вы изволите понимать эти слова?

— Боже мой, да это ясно, как день! Изменник Нунцианте требует от Виктора-Эммануила присылки небольшого отряда вперед, чтобы до прихода Гарибальди совершить какой-то переворот! Боже, и граф Сиракузский, родной дядя короля, в заговоре!

— Но, может быть, известные люди только рассчитывают, что он перейдет на их сторону, но не осмелились еще сделать ему каких-нибудь предложений.

— Одна возможность такого предположения делает графа преступным! Отчего не рассчитывают они на другого дядю короля, графа Аквилийского[336]? Нет, мы довольно откладывали! Пора действовать!

Она подошла к стене, вдоль которой висел малиновый шелковый шнурок с пышной золотой кистью, и сильно дернула его. Почти в ту же минуту вошел придворный лакей.

— Позвать герцога Трани[337] и генерала Кутрофиано[338].

— Ваше величество, — произнес Буонфантино, когда лакей вышел, — чтобы иметь возможность смотреть за тем, что делается при ярком свете, нужно самому оставаться в тени. Поэтому осмеливаюсь просить ваше величество не выводить меня из моей темноты, столь свойственной моему сану и столь полезной нашему делу.

Мария-Терезия взглянула на монаха пытливо. Она не верила в людскую преданность и добродетель и теперь больше, чем когда-нибудь, готова была заподозрить всех и всё, что свойственно каждому падающему властолюбцу.

— Хорошо, — сказала она с злой усмешкой. — Граф Сиракузский никогда не узнает, что своим падением он обязан вам. Не следует ни с кем ссориться. Это очень христианское и очень мудрое правило. Времена теперь переходчивы.

Монах вскочил как ужаленный.