На войне Дунайской - [20]

В это же время произошла схватка у Омаркиоя. Индрис Шанаев, оставленный на кряже для наблюдения, заметил, что по кустам подбираются к высотам около полторы сотни турецких всадников, пытаясь обойти гору по левому берегу Осмы. Не давая команды голосом, Шанаев повел 1-ю сотню к опушке леса и ошеломил турок внезапным ружейным огнем. Пока аскеры находились в замешательстве, осетинская сотня обошла их с тыла и загнала в реку Осму.

С большим трудом выбралась по воде эта рассеянная группа турецкой кавалерии на правый берег и попала под огонь 30-го Донского полка.

В дело включились арьергардные подразделения Осетинского дивизиона.

— Тохма! Разма! — прозвучал клич корнета Дударова, который мчался впереди своей сотни.

— Тох! Тох! — эхом отзывался сотник Зембатов Тотрадз.

И весь Осетинский дивизион на своих крепких конях рванулся в сабельную атаку и преследовал турецкую конницу до самых стен Ловчи. Правый берег Осмы покрылся трупами аскеров. Некоторые всадники ловили турецких лошадей, а если они того не стоили, то снимали дорогие седла или подбирали ценное оружие. Но старшины приказали им бросить все и продолжать погоню.

Полковник Левис и офицеры Осетинского дивизиона поняли замысел Махмеда-паши. Выслав вперед несколько таборов низама для удара в тыл отходящих частей рекогносцировочного отряда, Махмед-паша решил отвлечь внимание русских разведчиков маневром конницы в обход горного кряжа. Но хитроумный план паши провалился благодаря бдительности Левиса и боевой инициативы осетинских охотников.

Командир Кавказской бригады с восхищением вспоминал о деле на берегу Осмы 26 июля: «Душою этого осетинского дела была всегдашняя их отвага, но запевалами этой увлекательной отваги были сотенные командиры Дударов и Зембатов».

Узнав о схватке Осетинского дивизиона с турками, Скобелев выслал для поддержки драгун. Но пока они двигались к Осме, дело уже закончилось.

Скобелев горячо поздравлял командира бригады: «Поздравляю вас с молодецким делом на глазах всех. Сердцем поздравляю вас и жду подробного донесения».

Разведка боем установила, что в Ловче находилось до 10 тысяч аскеров. Высоты, окружающие город, укреплены для круговой обороны, на них установлены дальнобойные батареи.

Генерал Скобелев пришел к выводу, что если не последует усиление гарнизона Ловчи, то довольно будет двух пехотных дивизий, усиленных кавалерией, чтобы уничтожить здесь турок.

Скобелев и его офицеры понимали всю важность предстоящего наступления на Ловчу и Плевну. Эти города-крепости, занятые крупными гарнизонами, представляли серьезную угрозу русской армии с запада, так же, как Рущук — с востока. Они занимали фланговое положение против Шипкинского рубежа. Не исключена была возможность того, что плевненская группировка обойдет Шипку с северо-запада. Кроме того, Ловча и Плевна сковывала значительную часть русских сил, необходимых для защиты Шипкинского Балкана, этой ключевой позиции всей кампании, где решалась судьба освободительной войны в Болгарии. Если Сулейману-паше удастся захватить перевалы и закрепиться на господствующих высотах Балкан, это повлечет за собой или поражение русских войск или длительную, многолетнюю войну.

…Скобелев доволен разведкой ловчинского укрепленного лагеря.

Сидя в своей палатке, разбитой рядом с ложементами у Присяки, Михаил Дмитриевич перечитывает данные рекогносцировки: донесения и «кроки» — схемы расположения вражеских батарей. Вспомнив о том, как осетины врубились в турецкую конницу без всякого приказа свыше и тем увенчали успех дела, генерал по-детски рассмеялся.

— Ай, молодцы!

Разбуженный этим возгласом ординарец вскочил с походной кровати.

— Слушаю, ваше превосходительство!

— А, проснулся, Сергей? Весьма кстати. Слетай, голубчик, к Паренсову, передай мою просьбу: послать дежурного офицера в Кавказскую бригаду с устным приказом — всем, не занятым в охранении, спать!

— Есть, спать! — и ординарец Сережа Верещагин, нацепив саблю, побежал к Паренсову.

Скобелев потушил свечи и уронил уставшую голову на стол.

На сторожевых постах Владикавказско-осетинского полка все было тихо и спокойно.

Над Балканами спускалась звездная ночь.

Лагерь по привычке долго не спал. Палатки терских казаков и осетин прикрывали со всех сторон скаты горной лощины. Оседланные кони с расслабленными подпругами неторопливо жевали трофейный овес. Коновязи располагались неподалеку от выезда из лощины. То там, то тут маячили силуэты патрульных.

Солдаты сидели у маленьких костров, вели оживленный разговор о минувших делах, о родном доме, о женах и невестах.

Самый большой круг собрался возле палатки командира бригады. Тут почти вся боевая знать Осетинского дивизиона во главе с ротмистром Есиевым. Это был молодой, но бородатый офицер в добротной серой черкеске. Подражая высшему начальству, он расчесывал бороду по сторонам на две половины.

— Говори, говори, Гуда, — обратился он к Бекузарову.

— Спрашивает царь, как я знамя у турка вырвал. Отвечаю: «Ваше величество! Подошли мы к Самовиду и началась свалка. Дорвался я до знамени и хвать его за полотнище. Турок-знаменосец такой здоровый, ваше величество, как вы примерно. Я перехватил древко и концом-то в турецкие зубы…»