На Великой лётной тропе - [97]

В Бутарском заводе покосы исстари начинались на второй день праздника Ивана Купалы. Сам Иванов день, двадцать четвертое июня, проводился в праздности, завод работал не полностью. Молодежь до поздней ночи хороводилась по берегам пруда, гуляла в окрестных горах и лесах. В год билетного бунта Иванов день праздновался не так шумно, как в другие годы, хороводы водились не так долго, девичьи наряды и ленты были не так пестры и ярки, песни не так счастливо громки. Никто не мог забыть, что двести человек сидят в амбаре под стражей, завод стоит, а завтра придется идти на покосы, с которых будут гнать каратели.

Вышли рано, по росе, пестрой, шумной толпой сгрудились у перевоза. Труженик паром долго ходил между берегами, пока доставил всех к покосам. Каждая семья стала на дедовскую деляну, где была знакома и близка каждая сосна, каждый камень; казалось, что и трава пахнет родным и близким потом, пролитым в минувшие годы.

Косили и побаивались, что нагрянут каратели, отберут косы, а косцов в амбар. Но каратели редкими одиночками проезжали мимо и говорили:.

— Бог на помочь!

Всем слышалась в этом «бог на помочь» какая-то угроза. Приезжал на покосы и ретивый помощник управляющего и тоже не обмолвился ни единым словом, что косят незаконно, в нескольких местах даже пробовал сам косить.

— Мужиков-то скоро отпустят? — приставали к нему женщины. — Не время теперь сидеть.

— Скучно без мужиков? — смеялся он.

— Скучно — это последнее дело, работать надо.

— Я и пустить готов, урядник не соглашается.

— А ты уломай его.

— Попробую. К полудню, пожалуй, и выпустим.

Помощник убедился, что излишняя строгость может быть вредна. Кончится у рабочих последнее терпение, разнесут они амбар, могут и карателей с администрацией выкинуть из завода. Он решил поиграть в мир, чтобы потом нагрянуть и согнуть рабочих в бараний рог.

«Могут скот пасти, могут и косить, а когда сенцо высохнет, мы его и арестуем», — тешился он.

В полдень женщины пришли в контору.

— Пустишь мужиков-то, как обещал?

— Не могу. Урядник… Здесь его власть.

Ходили женщины и к уряднику:

— Тебе чего надо? Стричь мужиков думаешь? Они ведь не бараны. Помощник, тот согласен. Он говорит, ты колодишь, упрямишься.

— Не выдумывайте, бабы, мужиков ваших судить будут.

— А косить кто?

— Пошли домой, и больше ко мне с этим не являться!

Женщины окружили амбар и кричали:

— Мужики, народ-то весь косит!

Мужики громыхали кулаками в дверь и ругались.

— Ломай ее, выходи! — подбадривали их женщины.

Вечером они послали одну ходатаем к Прохору и Юшке Соловью.

— Ослобоняйте мужиков, погибель нам без них.

— Освободить можно. Только ведь это бунт форменный, — ворчал Прохор.

— Будь бунт, лишь бы сена приготовить, а то зимой матушку репку пой. Завод стоит, на одних коровенках жить придется.

— Как, Юшка? Я такого решения боюсь, — сомневался Прохор.

Мятежник молчал. Он шел в Бутарский завод не затем, чтобы отбивать коров, а поднять всю заводскую голытьбу, очистить заводы от начальства и хозяев… Но сомневался Юшка, что пришло время. Не успела оправиться голытьба после поражения в тысяча девятьсот пятом году и последовавших за этим арестов, судов, ссылок, увольнений, не залечила многочисленных ран, нанесенных ей царизмом. Юшка пробовал в Шумском заводе подбивать на бунт, но голытьба не пошла за ним.

— Живем — и ладно. Дышать дают — молчать будем. В Бутарском другое дело: совсем задушили народишко, хочешь не хочешь, а приходится бунтовать. Там совсем уже нечего кусать.

— Твое слово, Прохор, — сказал Юшка.

— Слово не дело, вякнуть не трудно, — начал отговариваться Прохор. — Освобождать мужиков, ломать амбар — это ж бунт, массовый побег из-под стражи. За это бывают тюрьма, каторга, кандалы. Не могу я твою и другие, чужие головы толкать в петлю. Решай сам!

— Я думаю попробовать, — решился Юшка. — Мне жалеть нечего: моя жизнь и моя голова давно не мои. А другие сами за себя пусть думают. Мое дело крикнуть: «Кто за мной?!»

Он ушел в Бутарский. На пароме дежурила Настя. Она обрадовалась Юшке до счастливых слез и начала уговаривать:

— Побудь со мной! Истосковалась, истерзалась я. Отец в бегах, брат Еграшка в амбаре под стражей, ты неизвестно где. И день и ночь живу с одной думой: что-то будет со всеми нами?!

— Сегодня амбар громить будем. Перевези меня скорей и жди на том, на заводском берегу! — попросил Юшка и потянул канат изо всей силы.

Паром быстро двинулся. Под ним заплескалась, забулькала встревоженная вода.

Паром бегал через пруд по канату, закрепленному на противоположных берегах, подобно тому, как бегает цепной пес по длинной проволоке, протянутой через все охраняемое владение.

Ночью в Бутарском заводе поднялась стрельба, крики, пронзительный свист, гром и треск ломаемых дверей. Юшка Соловей с молодцами ворвался в амбар и крикнул:

— Выходи, кто хочет воли!

Вышли все двести и побежали в разные стороны. Когда Юшка проходил мимо воинской казармы, там была тревога: перебегали с огнями, седлали лошадей. Его заметили и погнались за ним.

Бежал мятежник, сворачивал в переулки, прыгал через прясла и думал: «Держись, Юшка, держись!»

Он вскочил на паром раньше конников и отчалил. Работал во всю свою силу, рядом с ним Настя. Но не достиг паром середины пруда, как с берега закричали: