На Великой лётной тропе - [87]

— Пусть твой отец берет перевоз.

— Отца нету, он ушел искать работу.

— На какой завод?

— Не знаю. Где придется, там и будет. Теперь много не навыбираешь.

Перевоз взяло все общество, а работать на нем поставило Настю.

Управляющий остался недоволен, но протестовать не стал: не мог жить и работать завод без перевоза. Сам Эрнст часто пользовался им.

Прибегала Настя в Шумской завод к Ирине и радовалась:

— Теперь не умрем, перевоз мне отдали. Хитер управляющий, отцу хотел сдать, а приди отец, схватили бы его. Аринушка, сходи к нему, расскажи про все наши дела. Еграшке и мне нельзя, за нами следят.

Таясь по-за горам и лесам, Ирина пробралась к Прохору в тайничок. Он, слушая ее, радовался:

— Наша возьмет. Вот она, дружба-то, какую силу имеет! Не будь ее, будь разлад, загнали бы нас в щель. Теперь бы остальных лесорубов спровадить. Передай Еграшке и всем, покуль сидели бы смирно. Насчет лесорубов я придумаю что-нибудь.

И в тот же день, отпустив Ирину домой, Прохор отправился к лесорубам. Подгадал к ужину, когда все были в сборе, и сказал:

— Дороги вам головы — уходите домой. Только, чур, меня не трогать, я мирный человек, переговоры вести пришел. Таких и на войне не трогают. Да у меня сейчас сотенки две стрелков за деревьями прячутся.

Упомянул про стрелков, и лесорубы сразу же сдались:

— Уйдем, уйдем, пощади только.

— Завтра же, без затяжки! — требовал Прохор.

— Утром уйдем, дай переспать, ночью получку не выдадут.

И действительно, утром ушли, даже поваленный лес отказались чистить и вывозить.

…Леонид Петрович и Ирина опять катались верхами по горам. Он был в белом, и она в белом — сняла свое черное платье, хотя печаль ее была с нею. Весь Шумской завод говорил, что швейка Аринка тайная жена конторского секретаря.

— Леонид Петрович, вы бываете у бутарского судьи?

— Довольно часто.

— Спросите его, может ли Прохор явиться домой.

— Завтра спрошу. Как сообщить вам?

— Мы поедем кататься.

— Да, мы с вами катаемся только тогда, когда это нужно вам, — упрекнул Ирину Леонид Петрович.

— Ну, тогда не поедем, я приду в контору.

— Зачем в контору? Можем и поехать. Все?

— Сегодня у меня одна просьба.

Они оставили этот разговор, занялись далеким от Прохора и бунта, скакали по зеленым лугам, потом привязали коней и ходили, взявшись за руки.

— Не топчите цветы, — говорила Ирина и сама старательно оберегала их. — Мы точно влюбленные.

— Я и в самом деле влюблен, — сказал Леонид Петрович. — А вы?

— Пойдемте гадать! Я не хочу быть влюбленной, а хочу быть маленькой-маленькой, когда глубоко верят каждому лепестку ромашки, каждому камешку.

Уселись над ручьем и опускали камешки в его чистую воду.

— Все потонули, ни один не всплыл. Ирина Михайловна, вы не любите меня. Я гадал об этом, — сказал Леонид Петрович.

— Не люблю, это верно, — призналась она, вдруг померкла, притихла, заторопилась домой. — Я не могу больше.

— Почему? Забыли что-нибудь?

— Забыла и вспомнила.

— Кого? Куда вы бежите, пойдемте тише, — пробовал уговаривать ее Леонид Петрович.

Она вспомнила Юшку Соловья, свою кинутую дочь, отца, сестру…

«Плакать надо, а я шалю, играю в любовь».

И, занятая этими думами, попросила Леонида Петровича ничего не спрашивать, ничего не говорить ей.

Он в тот же день вечером сидел у судьи в Бутарском и осторожно выведывал, что угрожает Прохору.

— Его посадят, как только явится. Известно, что он отобрал у лесорубов топоры и пилы. Будут судить.

— Не мог же он один?

— Он и был не один. Прочих лесорубы не знают, а Прохора назвали.

— Рабочие все-таки победили?

— Временная победа. Эрнст Людвигович не успокоится. Мне достоверно известно, что он просит увеличить воинский отряд. Во всяком случае, борьба еще будет. Я поражаюсь, как спокойно в Шумском заводе.

— Но у нас ведь и рабочих лесов не рубят. Наш управляющий постоянно шутит: «Мой хозяин далеко, во Франции, если рабочие и попользуются немножко его лесами, не увидит».

— Мудрые слова. Например, что стоит нашей даче из двухсот пятидесяти тысяч десятин отдать десять тысяч рабочим? Я вижу всю несправедливость заводчиков, а выступить нельзя. Я представитель закона, его буквы, а закон целиком за хозяев.

— Эрнст Людвигович может не так рьяно проводить его.

— Не может! Хозяин постоянно требует денег. Опять нужно сто тысяч рублей.

— Чтобы проиграть в карты?

— Возможно. Возможно и другое: предполагается съезд всех уральских заводчиков, там будут обсуждать законопроект о наделении землей рабочих. Как вы думаете, деньги не потребуются?

— Понимаю. Значит, рабочий должен дать Болдышеву сто тысяч, чтобы провалить закон о наделении, чтобы окончательно ограбить себя же… Нет! Рабочий не даст.

— Вы говорите так, как будто вы целиком на стороне рабочих, — сказал судья.

— И вы только что говорили за них.

— Я не в такой мере. Землицы, леску дать им надо, аренду где снизить, где отменить и поставить точку. Вы же готовы совсем отрицать собственность.

— Когда-то я отрицал ее именно так, всю, всякую, — признался Леонид Петрович.

— А теперь?

— Где против, а где за нее. И Прохор за собственность для рабочих.

— Вы за Прохора? И за его собственность? — судья интересовался взглядами Леонида Петровича.