На Великой лётной тропе - [105]

С кровью занял Флегонт-старший прииск Горный Спай, и кровь все время лилась там. Никогда не выводилась с прииска сотня карателей. Всякий новичок, появившийся в Горном Спае, обязательно показывался хозяину прежде, чем полиции.

— Зачем пришел? — спрашивал его Флегонт-старший.

— Работенку ищу.

— Паспорт есть?

— Куда без него, храню, как самую дорогую родню.

— А ну, покажь!

Глядел Флегонт на паспорт и, если видел, что документ подлинный, совал обратно.

— С подложным не беру.

— Да самый верный документ! Мы такими делами не занимаемся.

— Сказано — не беру! Иди и расскажи везде, чтоб другие субчики, вроде тебя, не совались к нам.

Уходил человек и немало удивлялся, что не могут отличить доподлинного паспорта от подделки.

А разглядывая явно подложные документы, Флегонт одобрительно рычал:

— Так, так, все в порядке, нам это подходит. Может, и с тюрьмой знаком?

— Да как сказать, бывало… Годков на пять примазан.

— Мало. А случайно не в бегах числишься?

Величайшее гостеприимство и почет находили в Горном Спае все беспаспортные, пребывающие на лётном положении.

Гудела по Уралу слава о Флегонте-старшем.

«Нет документа — иди в Горный Спай. Приготовлена для шеи петля — туда же. Кровь на руках — к Флегонту-старшему, отмывать в реке Косьве с песочком и золотцем».

Не было отбою от лётной и беспаспортной голытьбы, но не было и отказу. Доставало на всех лопат и кирок, а пески Косьвы велики и богаты золотом. Селилась охаянная голытьба по шалашам и землянкам, отдавала свои руки и волю на произвол Флегонта-старшего.

Когда случалось наезжать Флегонту в город, ему говорили друзья золотопромышленники:

— Слава про тебя неважная, принимаешь ты всякий сброд.

— Дешевше обходится, — ухмылялся Флегонт.

— Неудобства могут быть с начальством.

— Расчету больше одарять начальство, чем оплачивать рабочего.

И платил Флегонт щедро начальству, зато рабочим полцены.

— Отпетые головушки, ладить с ними трудно.

— У меня на такой предмет солдаты водятся и спирт.

Он лился в Горном Спае рекой, которая была многоводней и неистощимей Косьвы.

С восхода до заката надрывалась голытьба у вашгердов, в шахтах, на лесозаготовках, вечером надрывалась в кабаках от крика и сквернословия, до утра плясала, подгоняемая молодечеством и отчаянием.

Сыщики расхаживали по шинкам, по улицам, слушали, не поносит ли кто Флегонта, не грозит ли ему. Наутро хулителей вызывали в контору, там хозяин собственноручно бил их и кричал:

— Прогнать!

Каратели выводили хулителя с прииска и ради забавы гнали плетками по тайге. Немало находили охотники близ Горного Спая загубленных волею Флегонта-старшего и руками его слуг.

Нет добрых дорог в Горный Спай, все только пень да камень, но начальство знало их и не забывало приезжать. Сиял тогда дом Флегонта огнями, открывались бутылки с винами разных цветов, отпирали сундук с золотом.

Трусила голытьба за свои головы, доставала поддельные паспортишки. Но умел Флегонт принимать начальство, умел и отправлять: давал тройку с бубенцами и охрану для переполненных золотом карманов.

Гнулась, стонала загнанная в последнюю щель жизни голытьба. Не однажды пробовали угарные головушки рассчитаться с Флегонтом за гостеприимство, отбить у него золотые сундуки и дополучить недополученное. Только хитер был старый охотник за лётными, имел он в каждом десятке своих слухачей, и кончались бунты кровью, новыми трупами, раскиданными по тайге.

Забрел однажды в Горный Спай бездомник. Вызвал его Флегонт:

— Паспорт?

— Без него родился, без него помру.

— Имя?

— Потерял, ай нет, оставил у хозяина, записано в метрической книге, на этапах и в централе.

— В каком?

— Посадили, не сказали. Я не спросил, год отсидел, не знамши, где сижу. Все думал — у Христа за пазухой.

Расхохотался Флегонт.

— Да как же тебя кликать станут? Скажем, я десятник.

— А так, чтобы языком поменьше вертеть.

— Ну и балаболка!

— Балаболкой и кличь, отзываться буду.

— Нет, мы придумаем лучше.

И назвали Мишка Бубенец.

— Вот это имя! Не то что твое: Флегонт, да еще старший, — язык оторвешь.

Остался Бубенец на прииске, больше всех гнул спину, перед хозяином срывал шапку и кидал ее наземь.

— Люблю Флегонта-старшего! Хорош кучер! — кричал он.

— Да, не плох, давай любого коня — не сбросит, — поддакивали Бубенцу.

— Ваше величество, — подбегал Бубенец к Флегонту, — хочу я рассказать про свое прошлое.

— Рассказывай.

— Жил я в деревне не баран, не барин, не русак, не татарин. Имел я чин — к каждой бочке гвоздь и клин, одним словом, лакей и господин. Был у меня дом большой: на первом ряду пол, на втором — потолок, на третьем — крыша изо всей деревни выше! Считался по деревне я первый вор и имел хороший скотный двор, а в нем сорок кошек дойных и семь котов езжалых. Жена моя была невинная, как верста длинная. Принесла она мне приданое: голик-веник да сто рублей денег, кольцо золотое, из олова литое, позолоченное и сверху медью околоченное.

— Все?

— Припомню — доскажу. Сейчас застило.

Вертелся Бубенец перед его величеством Флегонтом-старшим, а по ночам подбивал голытьбу:

— Подымайся, бунтуй!

Вызвал Флегонт Бубенца, запер дверь и спросил:

— Хочешь ко мне на службу?

— А рази я не у тебя служу? Не знал, что у твоей супруги, а то не стал бы перед тобой шапку ломать.