На троне в Блабоне - [22]

Слеза умиления блеснула на кончике уса, а может, капля росы, ведь коты не любят плакать, даже когда возвращаются издалека на замковую крышу, где в осеннем солнышке жмурится очаровательная кошечка Чернулька.

— К счастью, нас никто не ждет! — потирал руки артиллерист. — Как ворвемся сразу в середину истории, которую наш летописец повернет в другую сторону, то-то начнется катавасия!

— А знаете, как называется такой завтрак на заре? — умничал Мышик.

Я сделал вид, что не понимаю, о чем речь, — пускай малыш повыдумывает, похвастается. Управился с колбаской немногим меньше его самого, брюшко наел твердое, как только что сбитая дикая грушка.

— А вот и не знаете! — торжествовал Мышик. — Закусончик, первый завтрак! О закусончике на заре кукарекали деревенские петухи понапрасну — их, бедняг, все завтраками кормят… А у нас закусончик был отличный! Да и второй завтрак предстоит до обеда, когда проникнем за оборонную стену. Пока будете заказывать еду в харчевне, я раза три обегу кладовую, чтоб хозяин не отвертелся: мол, ничего нету, из деревни не привезли, ночевать-то он нас примет, а уж кормитесь, мол, собственными запасами.

Над городом распустился павлиний хвост радужных лучей, заблестели башни замка, жестяные петухи на островерхих крутых крышах домов. Мы летели прямо в яркое солнце, такое яркое, что пришлось ладонями заслонить глаза.

УСЛАДЫ ЦАРСТВОВАНИЯ

Утренний ветер тряхнул шар, и мы повалились кучей. По моей щеке приятно проехалась кошачья шерстка, а жесткие котовые усы, словно назойливая муха, щекотали ухо.

— Осторожно! Мышика не задавите! — Бухло охнул, с трудом восстанавливая равновесие.

— А куда он подевался, только что нырнул в рукав к нашему летописцу…

— Да он давно уже скатился с моего ботинка… Еще когда накинулся на завтрак, будто целый год ничего не ел!

— Колбаску прикончил за милую душу, брюшко редиской округлилось.

— Здесь я! У самого борта! Отсюда все видать. Держусь крепко, не вывалюсь! — Голос Мышика раздался где-то над нами.

Острая мордочка выглядывала из брезентовой сумки с компасом и сержантовой складной подзорной трубой. Вывались Мышик из сумки, как раз угодил бы на наши животы, после завтрака тоже округлившиеся, будто футбольные мячи. Все с облегчением вздохнули. Мы и в самом деле очень беспокоились за мышонка. Не дай бог, случись несчастье, не хотел бы я встретиться с Мышико-вой мамой. Хоть мышиные семейства и не поддаются счету, всегда самый лучший, самый ненаглядный тот, кто погиб… Во всем бабку обвинили бы, ведь она заронила в юные сердца жажду приключений, путешествий… А мышей и без того ежедневно повсюду подстерегают ловушки.

— Неужели король Кардамон оказался столь несправедлив? — вернулся я к прерванному разговору.

— Да что ты, он всегда питал самые лучшие намерения, еще с тех пор, когда предпочитал восседать на троне и править страной, — размышлял Бухло. — И не один же он был — справа и слева от него заседали министры, советники всех рангов, это они нашептывали королю новости, наветничали, льстили и оговаривали кого хотели. Сиживали всяк в своем кресле, от трона до самых дверей. Кресла расставлялись по должностям: были удобные, с подушкой и подлокотниками, были стулья резные и обитые кожей табуреты не выше скамеечки для ног, сидеть на такой табуретке приходилось согнувшись в три погибели, все равно что на корточках. Здесь обосновались младшие чиновники, по первому зову бросались они к трону, дабы ловко присесть на первом свободном кресле — хоть на минуточку, попривыкли бы король и совет к их виду, освоились бы с этим напором к трону.

Ежели какой обиженный просил монаршей милости, пропускали его сперва через сито королевской канцелярии, куда искатель подавал прошение, скрепленное печатью, в коем кратко излагал свои жалобы.

Служебная процедура сия призвана вовремя направить все жалобы (на нерасторопность министров, на явное их корыстолюбие или, что еще хуже, на глупость) прямиком в корзину, каковая трижды на дню в камин опорожнялась. Таким манером до трона доходили одни только приятные вести или столь изящные сочинения, в коих ни грозящую опасность, ни вопли о помощи, ни стоны пострадавших не вычитаешь. Из таковых, скрепленных печатью, писаний следовало, что казна едва вмещала мешки, набитые талерами, подати поступали сами собой, а дороги сами собой ремонтировались, благодатная солнечная осень выдалась затяжной, а морозная зима миновала скорехонько. На то и придворные у трона, дабы короля не заботить: заботы не комары, не должно им зудеть у монарха под ухом, а посему ежедневная почта приносила надобную порцию добрых вестей — и нахмуренные, подобно крыльям падающего на добычу ястреба, монаршие брови расправлялись, лицо, пристально наблюдаемое льстецами, смягчалось, на уста являлась улыбка. А веселый король — король милостивый, тут от его доброты и ущипнешь толику, кое-что выудишь, выманишь, вынудишь, нужное дельце обделаешь… разумеется, не задаром. Проситель за благодарностью не постоит. Ох, больно я долго распространяюсь, — всполошился Бухло. — Но ежли хочешь всю процедуру, весь дворцовый церемониал постигнуть, послушать, что у монарха…