На троне в Блабоне - [11]

Я с величайшей охотой пользуюсь любой проволочкой в работе. Ох, как меня манили рощи на берегах реки Кошмарки, мухоморовые урочища, земляничные поляны. А вон и бродячий цирк на скрипучих колесах, свистит кнут — это цыган Волдырь, владелец цирка, погоняет лошадей, и ветер раздувает его черную бороду. А там вьется дымок над вечерним костром, печеные картофелины обжигают черные от золы пальцы и перепачканный рот, а после… после в открытую Книгу сыплется не песок из моей ладони, в Книгу сыплются звезды с Млечного Пути, и на Млечном Пути их не убывает, хотя множество звезд засверкало в словах моей Книги.

Я вытащил из чулана заплечный мешок и сумку, упихал в них все, что может пригодиться в долгом и опасном путешествии: острый нож, моток крепкой веревки, фонарик, свечи и спички. На полке стояла банка с закатанной крышкой. Это же римское варенье! Захватить с собой банку — мой единственный шанс принять участие в дегустации, ведь, пока я вернусь, жена и дочь управятся с вареньем без меня, особенно если нагрянут гости, а у них на варенье абсолютный нюх! Точно осы, незамедлительно узнают, когда кое-что вкусненькое припасено на зиму.

— Подождите, — успокоил я друзей. — Сейчас вернусь.

Я сбежал по лестнице, дверь внизу заперта на ключ, а ключ Мария спрятала к себе под подушку, будто чувствовала. Пришлось вернуться в свою комнату несолоно хлебавши.

— Пора! — Мяучар показал на луну. — И перестань вертеться, словно жук с оторванным крылом, чего тебе еще не хватает? Что потерял?

— Да все уже… Вот только Кася…

Дочь спала, свернувшись клубочком, длинные ресницы бросали тень на круглые щеки, даже в неверном свете любопытной луны на них темнели веснушки. Мяучар и Бухло не отходили от меня ни на шаг. Шпоры у сержанта звенели, как кузнечики.

Я поцеловал дочку, она только слабо махнула рукой, словно отгоняла комара.

— Пап, ты что? — пробормотала сквозь сон.

— Ничего, дочурка, спи спокойно.

— А чего пришел?

— Проститься. Отправляюсь в Блаблацию.

— Ох, как далеко, — зевнула Кася с закрытыми глазами, чтобы не вынырнуть из пушистого, баюкающего сна. — А мне показалось, что ты стал котом.

Мумик успокоился, улегся около кровати, положил морду на вытянутые лапы — вроде страж, а сам тоже засыпал.

— Она тебя заметила. — Старый артиллерист потянул кота за хвост. — Проснулась бы и устроила переполох.

— Спит крепко, — махнул лапой Мяучар. — Впрочем, она умница, многие папочкины секреты знает… Разумеется, про все знает…

— Про что знает?

— Да где тебя искать, писатель! Достойная дочь своего папаши даже в Блабону дорогу найдет. Волноваться предстоит твоей жене. Идем тем же путем, как пришли. Впрочем, внизу все равно закрыто.

Кот ловко взобрался по веревочной лестнице. Только хвостом ухо мне щекотнул — и нет его. Тут я наконец понял, откуда они свалились. Над крышей темнел огромный воздушный шар, а плетеная, как корзинка, гондола была запрятана в густых виноградных гирляндах.

Я поставил ногу на бамбуковую перекладину — теперь или никогда — и начал спускаться в темный сад.

— Ты куда? Не надейся, от нас не сбежишь! — пыхтел из окна Бухло. — Давай наверх!

Я приложил палец к губам — голос старого солдата гудел, как в колодце. Он, видно, не понял моих знаков и начал спускаться за мной вслед, ухая, как пустая бочка.

Я побежал к тазу с вареньем, поднял крышку. От костра еще тянуло теплом, и сладостно пахло вареньем — подрумяненные венгерки, четвертушки груш и ваниль. Ложка подчеркивала белизну тарелки. Я быстрехонько наполнил банку — приятная тяжесть согревала руку: варенье на память о доме, который покидал, видимо, надолго. В голове навязчиво мельтешило о том, что меня ждет: приключения, борьба за справедливый порядок в королевстве, вражеские засады. Время отступило, словно я освободился от его разрушительной силы.

Варенье загустело, пенка поблескивала в темноте, пришлось постучать о край банки, чтобы стряхнуть с ложки налипшее комочками желе. Этот звук успокоил сержанта: ясно, чем я занят, он только подгонял меня, повиснув на лестнице и прикрыв усатый рот рукой:

— Порезвее, маэстро! Чего долго копаешься? задел ложкой о крышку — зазвенело, как гонг.

В спальне жены открылось окно, она стояла в ночной рубашке и, поправляя очки, пыталась разглядеть, кто это добирается до варенья.

Бухло уже влезал в гондолу, вместе с котом они начали дергать веревку, но якорь увяз в крепких виноградных лозах и не желал отцепиться, только черной метелью сверху сыпались листья.

Я засунул банку в рюкзак, рюкзак закинул за спину. Хотел помочь с якорем, но у меня тоже не получилось. Тогда взобрался по лесенке и всей своей тяжестью встал на якорные лапы. Якорь осел и, разрывая ветки, высвободился из виноградного плена.

— А, так это ты, сластена! — выглянула жена. — До утра мог бы и подождать. Как тебе не стыдно! Марш домой!

Но я только помахал ей, с удивительной легкостью взлетел вверх, оседлав якорь; промчался прямо перед ее открытым окном. Мумик заливался лаем, и мне явственно послышалось:

— Держи его! Держи!

Мария задрала голову, придерживая очки и не веря своим глазам, хотя луна полнеба залила серебром; увидел я и Каську — она подбежала к окну и радостно захлопала в ладоши: