На суше и на море, 1967–1968 - [17]

«Горы собирался свернуть, а сам в мышеловку угодил. Э-эх! Даже жениться не сумел, болван!» — с горечью подумал геолог, и вновь из темноты прямо на него шагнула девушка. Вот она ближе, ближе…

— Вера!

Кузнецов обернулся на крик, широко раскинув руки, шагнул, наткнулся на Нечепорюка. «Обругать?» — шевельнулась мысль, по не было злости. Наоборот, у него пробудилось к геологу какое-то доброе, теплое чувство.

— В жмурки играешь? — Нечепорюк оторвал от себя руки механика.

— Да нет, Матвеич, просто подумал я, что рядышком стоять лучше. И тебе и мне.

Такой ответ обескуражил Нечепорюка.

— Прости, Сергей. Почудилось разное, вот и сорвался, — сказал геолог.

«Психика у него, кажется, того», — подумал Кузнецов и уже не отходил от геолога. Забота о товарище по несчастью как-то притупила собственные страдания. Кузнецов был рад, что Нечепорюк заговорил спокойно, и стал задавать первые пришедшие на ум вопросы, лишь бы тот не оставался со своими мыслями.

— И чего ты обо мне печешься? — неожиданно сообразил Нечепорюк. — Один, глядишь, дольше бы продержался…

Кузнецов не ответил. Нечепорюку вспомнился Серенко. Техник обычно тоже не отвечал на его колкости, молча переживая их. Где он? Жив ли? Может, там, в кубрике?

— Послушай, Сергей. Сколько их там за переборкой?

— Ты что, уже позабыл?

— Если б помнил, не спрашивал.

— Все остальные там. Шестеро.

— Если бы все…

Кузнецова передернуло от злости. «Я, кажется, сейчас дам ему в морду».

— Все! Слышишь? Шестеро! И помолчи.

— Я о другом, — возразил Нечепорюк. — Наверное, у них воздух там кончается, а мы с тобой от его избытка друг другу в чувствах изъясняемся. Как бы им помочь?

— Это ты дело говоришь. Пошли! У меня идея. От нас, из машинного, идет в кубрик, к рации, провод. Выдернем его и через отверстие будет проходить туда воздух, — торопливо говорил Кузнецов. — Понятно?

Нечепорюк поймал себя на странной мысли. «Почему я так забочусь о тех, кто остался в кубрике? Почему, когда я думаю о них, то вспоминается не капитан, не матросы, а Серенко? Уж не потому ли, что если техник погибнет, а я останусь живым, то Вера ни за что не поверит, что Серенко погиб не по моей вине?»

— Пособи-ка, Матвеич, — донесся голос механика. — Давай сюда руку…

Кузнецов безуспешно пытался выдернуть провод.

— Вот чертовщина! Сам же крепил. Гарь туда просачивалась, так я из кубрика хомутиком закрепил, — ворчал механик. — Ну-ка, давай, вместе, разом! Еще, еще!

Дергали, пока не сорвалась свинцовая оплетка. Кузнецов, обозлившись, ударил кулаком по переборке, но удара не получилось. А из кубрика звуков больше не доносилось.

— Может, там уже…

— Ну что ты мне душу выматываешь! — оборвал механик и, будоража воду, двинулся к верстаку, долго возился там и наконец, тяжело отдуваясь, возвратился с молотком и напильником — единственным, что удалось ему отыскать.

Бить приходилось короткими ударами: в темноте не размахнешься. Молоток соскальзывал с острия напильника, сбивал кожу с рук, но Кузнецов бил, бил, размалывая провод, оплетку, сальник. Потом стал бить геолог.

— Не могли поставить железо потоньше на переборку, — ворчал он.

— Если потоньше, то нас с тобой, может, давно в живых бы не было.

Потом снова уцепились вдвоем за конец провода и общими усилиями выдернули его. Это произошло так неожиданно, что механик не устоял на ногах и, падая, ударился о что-то спиной.

— Матвеич! — радостно закричал он. — Я и забыл. У нас же есть сжатый воздух для запуска дизеля. Три баллона! Один не годится, я подкачивал его, а два еще нетронутых! — Руки Кузнецова обшаривали стену возле баллонов, где обычно висел ключ.

Один, другой поворот штуцера. Воздух со свистом вырывался из баллонов, пахнул на людей неожиданной свежестью. Еще вдох! Еще, еще!

Вдруг раздался сильный треск, скрежет. Заплескалась, забурлила вода, разбиваясь о дизель, о стены, захлестывая людей. Сейнер качнуло, и он начал крениться. Кузнецов и Нечепорюк прижались друг к другу, обнялись за плечи, уцепились за что-то. Широко раскрыв глаза, они глядели в темноту.

Вода продолжала плескаться, но, странное дело, уровень ее постепенно понижался, а судя по тому, что дизель заваливался на бок, а по потолку, ставшему полом, катился инструмент, ящики, Кузнецов понял, что судно постепенно ложится на борт.

— Никак корма поднялась, — удивился он.

— А? — бесстрастно отозвался геолог, погруженный в свои думы.

— Поднялась, говорю, корма. Гляди, гляди, светится!

— Где? Что светится? — встрепенулся Нечепорюк.

Через иллюминаторы капа пробивался слабый сиреневый свет. При покачивании судна он то усиливался, то затухал, оставляя скользящие отблески на чернильной поверхности воды.

— Давай вылезать! — Нечепорюк попытался броситься на свет, но механик удержал.

— Спокойно, дружище! Не торопись! Подождем, когда спадет вода.

— А если она и нас отнесет?

— До сих пор не снесло, может, и еще продержимся. Мы на камнях. Как приваренные.

Сейнер опять вздрогнул, завалился еще больше. Сиреневый свет в иллюминаторе стал набирать силу, желтеть, разгораться. Уже ясно были видны масляные пятна, грязный обломок доски, раскачивающийся на воде, неестественные очертания лежащего на боку дизеля, всей внутренности машинного отделения.