На суше и на море, 1967–1968 - [19]

— Там Амелькот, — с трудом проговорил он. — Надо выручать. Где остальные?

Геолог и механик молчали.

Сброшенный сильным потоком со ступенек трапа, Кузнецов, падая, увлек за собой и Неченорюка, но тут же оба вскочили на ноги, нащупали опору. В открытом люке синел квадрат ясного, чуть тронутого зарей неба. Ударила новая волна, закрыла небосклон, снова обдала ледяным душем. Лишь при четвертой попытке они выбрались наружу.

Солнце огромное, слепящее вставало прямо из моря. Рдели снежные вершины сопок. Словно умиротворенное этой красотой, радужно переливаясь, покорно плескалось море. Механик и геолог с жадностью глядели вокруг, не обращая внимания на холод, на ссадины и раны.

— Это южный берег бухты Сомнения, — узнал Нечепорюк. — Как теперь добираться до него? Тут метров двести будет.

— Сначала надо узнать, не остался ли еще кто в кубрике.

Кузнецов отвернул от иллюминатора разбитой рубки затяжной барашек и постучал им по борту судна. Потом еще и еще. Он никак не мог поверить, что его друзья Балзан и Виталий погибли. Тогда-то он и закричал их имена. Пока он прислушивался, не раздадутся ли ответные сигналы, на поверхности показался Рублев.

Отдышавшись, парторг дробно постучал все тем же барашком по корпусу, чтобы дать знать Амелькоту, что он жив и идет к нему на помощь.

Через минуту Рублев нырнул обратно в кубрик. Вокруг пояса он обмотал конец сорванного с мачты сигнального фала, другой конец оставил товарищам.

— Амелькот! Дружище! Где ты? — Но матрос уже стоял с ним рядом.

— Я здесь, Макар Григорьевич. А капитан, Витька, Балзан наверху?

— Да, да. Ты последний. Скорей, Амелькот! — торопил Рублев, держась за фал обеими руками. — Я буду с тобой…

И Амелькот нырнул. Нырнул первый раз в жизни, чтобы снова обрести потерянную было жизнь.

За ним — Рублев.

Четверо мужчин стоят на обсохшем при отливе рифе. Четверо в мокрой, рваной одежде, с измученными, изможденными лицами, ссадинами, ранами на руках и теле. Они вырвались из подводной западни, но как перебраться с рифа, который скоро зальет прибоем? До берега с четверть километра. Но на чем? Вплавь?

— Амелькот плавать не умеет, да и я сейчас не горазд, — растирая опухшие ноги, сказал Рублев. — Не дотяну. Ты, Сережа, да и ты, начальник, если чувствуете уверенность — плывите. Доберетесь до лагеря, пришлете помощь.

— До лагеря берегом ходу часа полтора…

— Да столько же обратно, — перебил геолога Кузнецов, — а камни тем временем накроет.

— На сейнере пересидим. Если что, привяжемся, чтобы не смыло. Не такое выдюжили.

— А зачем нам обоим плыть? Матвеич знает дорогу, он и пойдет в лагерь, а я останусь с вами, — предложил Кузнецов.

— Может, бросим жребий кому оставаться, — сказал Нечепорюк.

— Слушай, начальник, — нахмурился Рублев, — мы тут не в лапту играем, кому первому водить. Если б Сергей знал, где твой лагерь, послали бы его. Не бойся, никто тебя не осудит. На тебя одна надежда. Давай плыви…

— Люди, люди, — сначала удивленно зашептал Амелькот и вдруг тоненько, по-детски, закричал во всю мочь: — Лю-у-ди!

У подножия ближнего мыса двигалось несколько человеческих фигур.

Глава 11

— Четверо! — Нечепорюк вытянул шею, внимательно разглядывая берег.

— Четверо? Так это наши, с сейнера! Значит, все живы! — обрадовался Кузнецов.

Каждый из находившихся на рифе вглядывался, пытаясь опознать в движущихся точках капитана, Дабанова, Пестерева, а Нечепорюк — своего техника Серенко.

— Ребята, однако, лодка у них, — хлопая от радости по бедрам, кричал Амелькот.

Через несколько минут то, что вначале заметил только дальнозоркий житель тундры Амелькот, увидели все. К ним шла надувная лодка. Нечепорюк издали узнал своих коллег Краева, Солодова, Веру. Кроме них в лодке находилась еще какая-то женщина в белом платке. Откуда она взялась?

— Они машут нам, машут! — снова расплылся в улыбке Амелькот. — Конечно, так!

Лодка подвернула к берегу, высадила Солодова и Веру и прямиком направилась к рифу. Теперь внимание всех сосредоточилось на гребцах — Краеве и незнакомке.

— По-морскому баба гребет, — заметил Рублев. Он хотел еще что-то добавить, но та, что была в белом платке, обернулась.

— Витька! — дружно вырвалось у моряков.

Пестерев еще раз крутанул забинтованной по шею головой, на ходу бросил конец, и шлюпку подтянули к камню.

— Витька, кержак алтайский! — Рублев приподнялся на одной руке, другую протянул выскочившему из лодки Пестереву. — Где капитан? Где Балзан?

— Где Серенко? — выкрикнул Нечепорюк.

Что мог сказать на это Пестерев? На секунду ткнулись горячими лбами пятеро мужчин, стали тесным кругом, положив друг другу руки на плечи, забыв обо всем на свете. А на берегу, поддерживаемая Солодовым, стояла Вера. В глазах ее застыло горе…

В лагере Рублева сразу же уложили в спальный мешок.

— Лучше бы, конечно, предложить вам из волчьего меха, а не этот ватный кукуль, — застегивая растрепанные петли, приговаривал Солодов. — Наш министр остерегается, что в меховых кукулях мы не оценим романтику.

— Ты бы еще о перине пожалел, — вмешался Пестерев. — Если б мы с Григорьичем спали на перинах, вряд ли из сейнера вынырнули.

«Да, вряд ли», — подумал про себя Солодов, вспомнив, как вчера они с Краевым нашли на отливной полосе этого матроса: полуголый, окровавленный, он еле полз по песку. Очнувшись после обморока, он потребовал немедленно отправиться на помощь оставшимся на сейнере.