На суше и на море, 1967–1968 - [16]
— Ну, если у тебя лишние деньги, пожалуйста, посылай! — Радистка застучала ключом.
Рукхап, стоявшая рядом, почти ничего не поняла из разговоров девушек, но материнское сердце — вещун.
— Мой аккык, мой сыночек. — Лицо старушки исказилось от боли.
— Не надо, чичине, не надо. — Милка усадила ее на стул. — Они где-нибудь в бухте отстаиваются. Скоро придут.
— Мой аккык! Мой аккык! — повторяла старушка, глядя на груду страшных бумажек, а затем, схватившись обеими руками за голову и раскачиваясь, молча заплакала.
Всех нас ждали матери. Кого год, кого пять, а кого и больше. Первый раз Рукхап ждала первенца девять месяцев. Это было беспокойное и сладкое ожидание. А когда дождалась, назвала сына Амелькотом. Потом она, уже чичине Рукхап, ждала, когда он уезжал в школу-интернат. А проводив сына в первый рыбацкий поход, ждала уже всегда. Сердце матери моряка всегда заполнено этим горько-томительным беспокойным чувством.
В динамике затрещало. Отчетливый голос сказал:
— Я — «Рыба», я — «Рыба», слышите меня? Перехожу на прием.
— Слышу, слышу. Прием. — Радистка оглянулась на Милку и выразительно подмигнула.
Милка знала, что позывные «Рыба» принадлежат летчику-наблюдателю, с которым у радистки завязывался роман.
— Подхожу к бухте Сомнения. Внизу туман. Мешает болтанка. Высота триста метров. Пробую снизиться…
Динамик замолчал… И снова:
— Я — «Рыба», я — «Рыба». Вишу на рифах у южного берега бухты… Не пойму что. Плашкоут или еще что-то. Ни мачты, ни рубки.
Милка вздрогнула, обратила застывшие глаза к динамику.
— Я — «Рыба». Слышите меня? Опознал. Это сейнер. Малый сейнер. Эм, эр, эс. Он перевернут. Точно! Я — «Рыба», я — «Рыба». Всем, кто слышит меня. Даю координаты аварии…
Радистка оторвалась от машинки, живо повернулась к Милке.
— Вот, дура, и дождалась. Осталась соломенной вдовой. Сколько я говорила: требуй, чтоб Витька зарегистрировался. Теперь тебе страховки за него не выплатят. Заработок за весь сезон пропадет, матери переведут. Как подруге могу теперь признаться. Дело прошлое. Твой Витька раньше и меня за нос водил, но я дала отпор, сказала: «Мил-друг, только по закону». Знаешь, что он ответил?
Милка не слышала. Из краснощекой она вмиг стала бледной. Ее большие глаза раскрылись еще шире. Она уставилась на радистку и, тяжело дыша, оскалила зубы.
— Что ты, что ты? — отшатнулась радистка.
Милка отвернулась и опрометью выскочила из диспетчерской. Она бежала через косу к морю, держась рукой за лоб, запрокинув голову, выкрикивая одно только слово: «Нет, нет, нет!» В ней кричало все. И густые, отливающие медью волосы, которые Витька гладил своей шершавой, пахнущей смолой ладонью, и плечи — они и сейчас ощущали тяжесть его сильной руки, и груди, которыми Милка так любила прижиматься к нему.
— Нет! Нет! — Она остановилась возле самого прибоя. Волны катились и катились одна за другой, с шипящим всплеском опрокидывались на песок. И каждая новая волна слизывала пенные остатки своей предшественницы.
Девушка оцепенела, зажала уши. И вдруг упала и начала биться лицом оземь, загребая согнутыми пальцами мокрый песок…
А над косой, низко кружась, горланили чайки.
Глава 9
— Черт возьми!
— Что случилось? — Кузнецов пододвинулся к геологу.
Тот не ответил, продолжая будоражить воду. Механик протянул руку и наткнулся на согнутую спину Нечепорюка, что-то шарившего ногой.
— Что потерял, Матвеич?
— Пистолет, — процедил геолог.
— Да на что он тебе?
Но геолог не ответил, продолжая шарить. Кузнецов подождал немного и тоже принялся искать. С полчаса они оба возились в воде. Наконец механик наткнулся на кобуру, вынул из нее пистолет, подержал в руке и бросил подальше в темноту.
— Нашел? — спросил Нечепорюк.
— Нет. — Кузнецов уже шарил возле инструментального ящика, достал оттуда узкий нож, изготовленный из рашпиля. Потрогал острие застывшими пальцами и отправил нож вслед за пистолетом. — Не ищи, Матвеич, ни к чему нам эти штуки.
Как развеять эту темень? Нечепорюк сцепил на шее пальцы рук и стоял, раскинув в стороны локти, то зажмуривая, то широко открывая глаза. Он не помнил, сколько стоял так. С трудом расцепил пальцы, и затекшие руки, как плети, тяжело бултыхнулись в воду. Брызги окатили Кузнецова. По телу механика пробежал озноб. Он вроде как бы уже притерпелся к тому, что вода доходила до груди, но, когда она касалась лица, становилось не по себе.
— Ты чего? — недовольно спросил он.
— Мускулы затекли. — Геолог заработал руками, как веслами. Быстрее, быстрее. И вот он уже что есть мочи хлещет по воде.
«Дурит. Ну и пусть душу отводит», — подумал механик, осторожно отодвигаясь подальше от брызг. Но Нечепорюк уже перестал плескаться, обессилел.
— В перевернутом положении, вероятно, удобнее мыслить от обратного, — процедил он.
— Как понять: «от обратного»? Это у кого мозги набекрень. А нам, Матвеич, негоже так думать. Перевернулся сейнер, а не мы.
— Да ты философ, Сергей, — усмехнулся геолог и добавил, повысив голос: — Надо любить жизнь!
— Да кто ж ее не любит, чудак?
— Надо уметь любить! — уже закричал геолог. — «Девушку и смерть» вспомни!
— Знаешь, друг, иди ты к черту со своей смертью!
И опять нависла тишина. Подкашиваются ноги, сводит суставы. Сколько может так продолжаться? Нечепорюк повел плечами, словно желая сбросить с себя водное одеяние.
