На ступеньке, бегущей вниз - [27]

Так что и сейчас должен был кто-нибудь появиться для исполнения желаний.

– У тебя есть деньги для автомата? – спросил Нестор у Боба.

– Зачем, я ведь сытый, – нахально ухмыльнулся тот.

Кто-то из проходящих мимо остановился и опустил в прорезь монету. Автомат оказался отчасти кофейный.

Нестор взял у человека из руки стаканчик с кофе, а у кого-то другого – булочку.

– Ты что это, дядя? – удивился человек, а другой – застыл с открытым ртом.

– Я все объясню, – сказал Нестор, хотя объяснять ничего не собирался. Надо ли разговаривать с призраками?

– Ты это здесь самый крутой, да? – Еще один человек возник рядом.

– Ничего, ничего, – сказал Нестор и взял у человека еще не надкусанную горячую сосиску в тесте.

«Все устраивается само собой, надо только воспользоваться помощью, которую тебе предлагают обстоятельства», – думал Нестор, попеременно откусывая от булочки и от сосиски и запивая горячим кофием из стаканчика.

И тут чья-то рука легла ему на плечо сзади.

Разумеется, это был важный начальник в фуражке – с профилем бригадира или полковника.

Нестор обернулся.

– Ты зачем обидел моих людей? – У полковника не было в руке ни булочки, ни другого пряника, а была дубинка в полоску. Бригадир был с пустыми руками, но кулаки у него были большие. Один ударил кулаком, другой – дубинкой. И все прочие, кто стояли рядом, набросились на Нестора, схватили его за руки и за ноги. Они потащили его к двери в стене, за которой, он знал, была темная крысиная яма. Нестор сопротивлялся, но нападавшие держали его крепко, как настоящие.

В дверной проем втолкнули спиной вперед.

А милиционер с розовым гладким лицом выстрелил ему в лоб из пистолета, заряженного краской.

46

Времени нет, есть только иллюзия времени, порядок осмотра предметов немощным человеческим взглядом, который не в силах охватить их все разом, а только горстку.

Собственно, вместо слова «предмет» следовало бы употребить другое слово – может быть, «образ предмета» (нечто, хранящееся в глубинных структурах мозга), но тогда и слово «взгляд» пришлось бы заменить неизвестно на что. И то же самое со всеми другими словами, которые изначально предназначены для описания как бы реального мира, а не снов и галлюцинаций. Если же речь идет о мире иллюзий, то нет существенной разницы между предметом и образом. А взгляд, разумеется, возможен только мысленный. Между прочим, в иллюзорном мире этот взгляд равнозначен действию: посмотреть – это все равно что выбрать. При этом выбирающий взгляд пропускает мимо несообразное (может быть, нажимает, условно говоря, красную кнопку – кто его знает), поэтому получившаяся картина выглядит осмысленной – лысина располагается на голове, шляпа на лысине, кулак в руке у начальника и дубинка в полоску – тоже.

В той же степени осмысленными выглядят изменения пейзажа (здесь мы имеем длинный продолжающийся взгляд на предметы, уже ставшие знакомыми). То есть, шляпа может лететь, кружась, в воздухе, а лысина – нет. Она, может быть, и полетела бы, но смотрящий вперед взгляд пропустит такой вариант мимо. А если предположить, что и усмотрит что-нибудь подобное, выходящее из ряда, то даст, условно говоря, откат, нажимая красную кнопку.

А шляпа, когда ее бросили, может лететь, звеня и подпрыгивая, и даже пролететь насквозь через стену, и это будет принято взглядом, с пониманием того, что оно – иллюзия, как, впрочем, и все остальное.

Но мысль, внутренняя словесная речь – это тоже существующий вне времени порядок осмотра, выбор слов из толпы, из общего хора, в котором немощному человеческому слуху невозможно услышать больше одного слова – выбор, как бы случайный, но с подобием осмысленности результата, в окружающем иллюзорном мире существующий вне времени, но дающий иллюзию времени.

И эти две иллюзии – иллюзия слуха и иллюзия взгляда – они могут существовать независимо друг от друга, и иллюзорное время, в котором они протекают, оказывается свое для каждого процесса. Свое для каждого – так две киноленты, цепочки кадров, могут быть запущены независимо друг от друга и с разной скоростью.

Так думал Нестор, когда его бросили спиной вперед в мрак кромешный – темную яму с крысами.

Но он не упал, брошенный, а как бы завис в сером тумане.

Слова мысленной речи текли своим путем, а взгляд терялся в тумане, не находя предмета, на котором мог бы остановиться.

Время мысли текло, время взгляда – стояло.

Никакого предмета нельзя было увидеть или почувствовать другим способом, а думать можно было сколько угодно, и Нестор думал.

У него было несколько главных мыслей, которые чередовались, правильно сменяя друг друга или невпопад перебивая.

Он думал, что завис в этом сером тумане, остановившись в падении, может быть, из-за телесного страха упасть спиной вперед в темную яму с крысами. Тогда это был бы единственный, какой он мог вспомнить, пример непосредственно исполненного желания.

Он думал о словах и предметах. Слово – это в некотором роде тоже предмет. И мысль – это тоже предмет во внутреннем пространстве иллюзий. Хотя, надо сказать, мысль – это не только произносимое мысленно слово. В пространстве иллюзий всё – мысль. Шляпа на лысине, нож в сапоге, тяжелый кулак в руке бригадира. Автомат по продаже сосисок – это предмет, забывший о том, что он – мысль. А слово «сосиска», мысленно произнесенное, – это мысль, не решающаяся признаться предметом.