На скосе века - [60]

А иные — в палачи.

XXI

То ль для складу, то ль для ладу,

То ль для вящей глубины

Оторвать меня им надо

От судьбы моей страны.

Той, что с юности и сразу

В смысл вошла любого дня,

Без которой пуст мой разум

Да и просто нет меня.

Дескать, чуждый ей душою,

Впрямь я зря листки марал:

Всё, чем жил тут, — мне чужое,

Что вобрал тут — я украл…

Врут! На Родине по праву

Приобрёл я всё своё:

Жалость к людям, гордость славой,

Стыд тревожный за неё.

XXII

Возмущён ты? В чём причина?

Ты не лучше их ни в чём.

Сам ты был, Абрам Пружинер,

В честь идеи палачом.

Пусть забыли Голта с Балтой

Стук чекистских сапогов,

Пусть и сам не избежал ты

Рук своих учеников.

Пусть и сам был бит по роже,

Пострадал в своей игре,

Был!.. Другие были тоже.

В той же Балте — при царе.

Поступали тоже круто.

Правых нету здесь, пойми.

Тут ни счесться, ни распутать.

Только то же — быть людьми.

Как найти на это силы,

Устоять перед бедой? Как?..

Младым славянофилам

Выход видится простой:

Кровь пролить, но с грязью всею

Силой кончить навсегда.

Им чужды твои идеи,

Но по вкусу простота.

Пусть и с ненавистью в сердце,

Пусть и духу не терпя,

За тобой идут. Не деться

Никуда им от тебя.

Потому что не мессия,

Но не чёрт, как нужно им,

Ты в истории России

Безусловно был своим.

XXIII

Вот исчерпана вся тема:

Ты, твой путь, твои дела…

Кто-то скажет, что поэма

От поэзии ушла.

Скажет: вовсе нет причины

Освещать стихом этап,

Где такой Абрам Пружинер

Смог превысить свой масштаб.

И нелепо тратить силы

С возмущеньем молодым

На возню славянофилов

С честолюбьем их пустым.

Скажут: стыдно, рухнув с выси

Вечных правд и вечных звёзд,

Пошлых временных коллизий

Разгребать сухой навоз.

Словно бросил я за далью,

Позабыв за душной тьмой,

Свежей пахнущий печалью

Воздух вечности самой.

С ней — не просто, с ней — тревожно:

Вечность — жизнь в неправде всей.

Но себя в ней слышать можно —

Меру, Бога и людей.

С ней спокойно, ненатужно

Может пить душа моя

То одно, что впрямь ей нужно,

— Вдохновенность бытия.

Что ж, согласен я со всеми.

Только нам не повезло.

Откровенно в наше время

Миром править рвётся зло.

Рвётся мрак представить светом,

Спутать силой колдовства

Все названия предметов

И любое дважды два.

Это — мрак. И в этом мраке, —

И боюсь — во всём есть связь, —

Могут люди, как собаки,

Дочь мою убить, озлясь.

Налететь толпою плотной,

Оскорбить, и растоптать.

Я боюсь. Ведь безысходно

К людям ненависть питать.

Сразу сердце станет немо,

Всё, чем жил, угаснет враз.

…Вот с чего я к этим темам

Возвращаюсь каждый раз.

И бросая не впервые

В морду дня его грехи,

Сочиняю «лобовые»

Разозлённые стихи.

И стыжусь того не очень,

Понимая жизнью всей,

Что в поэзию и осень

Нет теперь других путей.

Это вечность — знаю точно —

Защищать себя зовёт.

И тоскуя, в каждой строчке,

Ею вызванной, — живёт.

1971

Поэма греха

Мы живём,

зажатые

железной клятвой.

За неё —

на крест,

и пулями чешите:

это —

чтобы в мире

без Россий,

без Латвий,

жить единым

человечьим общежитьем.

В. Маяковский. Товарищу Нетте — пароходу и человеку.

…и дружеский резец

Не начертал над русскою могилой

Слов несколько на языке родном…

А. Пушкин. 19 октября

Прельщались в детстве мы железной клятвой

Жить общежитьем — без Россий, без Латвий.

Об этой клятве все тогда трубили,

Но мы верны ей и позднее были,

Когда — мы это тактикой считали, —

Трубить об этом, в общем, перестали.

Мы поверяли верность этой клятвой…

…А нам и дела не было до Латвий.

Что значило для нас на фоне Цели,

Что Латвия живёт и в самом деле,

Что ей чужды все наши упованья,

Но слишком сладок миг существованья —

Вне Ордена, вне Ганзы, вне России,

Считай, за всю историю впервые.

И что её, вкусившую начало,

Судьба исчезнуть вовсе не прельщала.

Наоборот — как долг велит Державе,

Она искала подтвержденья в славе

И памятники ставила в столице

Тем, кто помог ей от врагов отбиться, —

Чтоб жить без нас, без дури вдохновенной,

Жить, не страшась судьбы обыкновенной, —

Кадя, как люди, из приличья Марсу:

Без бранной славы что за государство?

Пусть кто другой, а мы судить не можем,

Велик ли в том размах или ничтожен.

Что ведаем в своём упорстве диком

Мы о величье? — Грех наш был великим.

Да, грех… И наш — хоть мы всегда роптали.

Но понимали ль мы, о чём мечтали?

Вот Латвия. Мы — здесь. Мечты — не всуе…

Что ж грустный Братским кладбищем брожу я?

…На серых плитах — имена и даты.

Тишь. Спят в строю латышские солдаты,

Носившие в бою НЕ НАШЕ знамя,

Погибшие, возможно, в схватках с НАМИ.

…Они молчат, я надписи читаю.

Здесь — всё другое, здесь — страна другая.

Здесь — занята, как встарь, сама собою, —

Она упрямо чтит своих героев.

Вокруг на плитах имена убитых,

Что ж нет имён на некоторых плитах?

Они — пусты. Их вид предельно гладок.

Поверхность — стёрта… Наведён порядок

И в царстве мёртвых… Спавший под плитою,

Как оказалось, памяти не стоит.

Он к нам до смерти относился худо

И как бы депортирован отсюда.

Всё это — Сталин… Все упрёки — мимо.

Но кем мы сами были? Что несли мы?

Что отняли у всех? И что им дали?

И кем бы стали, если бы не Сталин?

И без него — чем, кроме дальней Цели,

Мы сами в жизни дорожить умели?

И как мы сами жили в эти годы,

Когда он депортировал народы?..

…Что в этом «МЫ!»? Намёк ли на Идею,

С которой чем честней мы, тем грешнее?

Наверно — так. Но сам не знаю, прав ли?

Кто был честней, тот был от дел отставлен.