На семи ветрах - [14]

— Ну, знаешь, Стрешнев… — рассердилась Таня. — Ты говори, да не заговаривайся…

— А ты знаешь… — Федя хотел было рассказать об удобрениях в Епишкином овраге, но девушка, не слушая, обошла его стороной.

— Пусти… Не о чем нам больше разговаривать.

Задохнувшись от обиды, Федя бросился было за Таней, но потом, махнув рукой, направился к своему дому.

А наутро он встал с головной болью и долго вспоминал размолвку с Таней. Что же произошло, в конце концов?

С малых лет Таня ходила вместе с ним в лес по грибы и по ягоды, пасла в ночном коней, часами просиживала у тихой речной заводи с удочками, а когда Федя увлёкся машинами, трактором, девочка тоже записалась в тракторный кружок.

В школе они сидели за одной партой, вместе готовили уроки, учебники покупали на двоих и всегда оказывались в одном пионерском звене. Ребята нередко подшучивали над их дружбой. Особенно изводил Федю Димка Клепиков. На партах и скамейках он выцарапывал ножом: «Федя плюс Таня», при встречах с хохотом выкрикивал: «Жених и невеста — из одного теста» — и даже устраивал около своего дома «сторожевую заставу»: вставал с кнутом в руках на тропинке у палисадника и не пропускал Федю и Таню друг к другу.

Феде приходилось вступать с Димкой в драку, а Тане — обходить дом Клепиковых стороной.

Годы шли, мальчишки взрослели, а привязанность их к девочке всё крепла. Таня росла избалованной, капризной, ей нравилось командовать своими дружками.

И они без конца соперничали перед ней в ловкости, силе, озорстве и ухарстве. Победа чаще всего доставалась Феде. Он часами мог поджидать Таню на улице, по её просьбе забирался в чужие сады за яблоками; чтобы позабавить свою подружку, очертя голову прыгал с обрыва в омут, устраивал скачки на необъезженном жеребце.

«Тебе бы только тореадором быть или ковбоем, — насмешничал Димка. — Нет, я в такие игры не играю, себе дороже».

А в старших классах всё стало серьёзнее, и в колхозе начали поговаривать, что Федя Стрешнев не на шутку привязался к председателевой дочке. И теперь всё вдруг полетело вверх тормашками.

Федя зябко поёжился и, быстро одевшись, направился к Фонарёвым. Что бы там ни было, а он должен переговорить с Таней, объяснить всё спокойно. И она, конечно, поймёт.

Долго стучал Федя в дверь. В боковом окне мелькнуло лицо Тани, но тут же скрылось. Федя ещё раз погремел щеколдой. Наконец из сеней выглянул Кузьма Егорович.

— Ты чей, милок, будешь-то? — спросил он, глядя поверх Фединой головы.

— Как — чей? — опешил Федя. — Вы что, не узнали меня? Стрешнев я… мне Таню нужно.

— Ах, Стрешнев?! — деланно удивился Кузьма Егорович. — Так вот, милок, ты Таню не замай больше… То вы с ней голубки, дружки сердечные, а то вдруг помои девчонке на голову… До слёз её вчера довели…

— Так я ж всё объясню ей! — вскрикнул Федя.

— И вот ещё что: всякие там занятия на пару с Татьяной, прогулки по морозцу, билетики в кино — всё это придётся забыть и похерить. Рано ещё ухажёрством заниматься…

— Каким ухажёрством?! — Феде показалось, что он закричал на всю улицу.

— Ну, всё, всё, — поспешил закончить разговор Кузьма Егорович. — Прими-ка ногу, как бы не защемить. — И, закрыв дверь, он запер её изнутри.

Тяжело дыша, Федя рванулся с крыльца и налетел у палисадника на Сашу с Улькой.

— Что, брат, от ворот поворот? — посочувствовал ему Саша. — Разошлись ваши стёжки-дорожки с Таней. Вот оно как получается.

— Так не мог же я молчать, подлаживаться к ней, — вспыхнул Федя. — Что думал, то и говорил…

— А ты ладно, забудь про всё, — посоветовал Улька. — От этого не умирают. Пойдём лучше на рыбалку. Слыхал, вчера наш сосед окуней в проруби наловил… целое ведро.

Но Федя почти не слушал Ульку. Втянув голову в плечи, он исподлобья поглядывал на дом Фонарёвых. Что ж такое наговорил ему Кузьма Егорович? И неужели Таня тоже так думает? Нет, надо что-то делать! Может быть, попросить Ульку с Сашей, чтобы они вызвали Таню из дома, и ещё раз обо всём поговорить с ней? Или написать ей письмо? Она ведь поймёт, должна понять, что напрасно наговорила на слёте много лишнего, обманула ребят.

— Что, не веришь насчёт окуней? — допытывался Улька. — А знаешь, как мы с отцом летом сома на гречневую кашу ловили! — И он начал рассказывать ещё одну из тех рыбацких историй, каких знал великое множество.

— Да помолчи ты!.. — раздражённо отмахнулся Федя, заметив подходящего к дому Фонарёвых Звягинцева. — Я сейчас с директором поговорю.

— О чём? — обомлел Саша. — Как тебя к Фонарёвым не пустили?

— При чём тут — не пустили… Я насчёт Тани хочу сказать.

— Да Воблый Глаз тебя и слушать не будет, — заметил Улька.

Воблым Глазом ребята прозвали директора не зря. Сухой, сдержанный, Звягинцев никогда не откровенничал с учениками, встречался с ними редко, говорил лишь о деле и при этом обычно улыбался язвительно и тонко. И ребята не знали, добрый у них учитель или злопамятный, щедрый или скупой, душевный или чёрствый. Звягинцев был для них загадкой. Он не допускал ребят ни в квартиру, ни в директорский кабинет, ничего не приоткрывал им в своей жизни.

В класс Звягинцев обычно приходил в наглухо застегнутом френче сизо-стального цвета. Неизменно блестели и поскрипывали тяжёлые, на толстой подмётке, сапоги, ёжик волос на голове всегда был пострижен коротко и аккуратно.