На распутье - [3]

Вот и второй этаж. Уже вижу наших заводских: Ромхани, Перц, Сюч, Дёри, Холба, Мезеи, Шандорфи… Сейчас они вдоволь посмеются надо мной. Да еще и не раз посмеются над директором, над коммунистом, над бывшим другом Гергея…

Все здороваются со мной.

Я отвечаю.

Чувствую, что краснею. Пальцы сами сжимаются в кулаки, и, чтобы они не заметили, прячу руки в карманы. Передо мной дверь, на ней приколота какая-то бумага: «…Беспечность, которая привела к смерти…» И среди обвиняемых на первом месте моя фамилия.

Меня вызывают.

Я тяжело дышу. Неужели боюсь? А может быть, еще не отдышался после подъема по лестнице?

2

Утром, войдя в свой директорский кабинет, я сразу же открываю окно, вдыхаю свежий воздух. Окидываю взглядом заводской двор: недалеко главные ворота, а за оградой оживленное Шорокшарское шоссе, чуть дальше — железная дорога, вон прошла электричка, виден пакгауз…

— Доброе утро, товарищ директор! — кричит мне снизу однорукий вахтер, приставляя ко лбу ладонь козырьком; пустой рукав его пиджака ловко заправлен в карман с другой стороны.

— Доброе утро, — киваю я ему в ответ.

Вахтер еще что-то хочет сказать, но в этот момент к воротам подъезжает машина, он бежит к ней, проверяет у водителя документы, разрешает следовать дальше.

Я смотрю на часы. До начала заседания дирекции остается десять минут.

Звонит телефон, секретарша спрашивает, можно ли войти главному инженеру Холбе.

Затем раздается стук в дверь, и входит Холба. Высокий, широкоплечий, гладко причесанный, со вкусом одетый мужчина лет пятидесяти. Несмотря на несколько тяжеловатую походку из-за расширения вен на ногах и чуть заметную сутулость, он выглядит элегантным.

Холба быстро подходит к столу и садится. Открывает сигаретницу (предупредительно пододвинутую мной), закидывает ногу на ногу, выбирает сигарету, разминает ее, закуривает.

— Ведь мне чертовски вредно курить, — говорит он. — Но ты всегда совращаешь меня. — И Холба с наслаждением затягивается.

— У тебя ко мне какое-нибудь дело? — спрашиваю я.

— Никакого. Просто так зашел. Вижу, время есть, дай, думаю, загляну. Надеюсь, я не помешал? — Он даже привстает, давая понять, что готов уйти.

— Нет, нет, что ты.

— Рад видеть тебя таким бодрым, — произносит он, снова усаживаясь поудобнее.

— А с чего бы мне унывать?

— Да этот вчерашний суд… Даже вспоминать мучительно. Но теперь, к счастью, все позади.

— Тебя ведь это дело никак не коснулось.

Он смеется.

— Да, но зато моего директора…

В его тоне можно уловить насмешку, тонкую иронию и вместе с тем дружеское участие.

— Ты готов к совещанию? — спрашиваю я с плохо скрываемой неприязнью.

— Еще-е ка-а-ак! — неестественно растягивая слова, отвечает он. — Надеюсь, на сей раз мы благополучно выпутаемся! Главное, чтобы все пошло так, как говорил Ромхани после суда, в пивной. Пока все идет как по маслу. Первая удача — твое оправдание, вторая не замедлит прийти, если примем меры и сдвинем на заводе дело с мертвой точки. Яхтсмены в таких случаях говорят: стрелка на шкале Бофорта сдвинулась с нуля.

— Давно пора.

— Если бы не этот несчастный случай, мы бы уже давно устремились вперед на всех парусах с попутным ветром в четыре балла. Не так уж много, но все-таки кое-что. — Он умолкает. Тушит сигарету, кашляет. — Твои показания были вполне убедительны. Мы и об этом говорили. У всех одно мнение. Слава богу, и у судей тоже.

В дверь стучат и тут же открывают ее.

Входят сразу все: директора трех филиалов, главный бухгалтер, секретарь парткома и председатель завкома.

Рассаживаются за длинным столом; главный бухгалтер Енё Ромхани (рыжий, курчавый, с двойным подбородком) прежде, чем сесть, снимает с цветочной подставки у окна горшок с геранью и ставит перед собой. Справа от меня садится главный инженер Холба.

Я обвожу всех взглядом, стучу по графину.

— Дорогие товарищи… — начинаю я, держа в руках отчет на двадцати восьми страницах, подготовленный под руководством Холбы начальниками ведущих отделов. Отчет содержит уйму диаграмм, статистических выкладок, сравнительных данных, вариантов, предложений с обстоятельными мотивировками. Я не успел как следует изучить отчет, поскольку на меня свалилось судебное дело. Но надеялся, что остальные участники совещания подробно ознакомились с ним. Сам же я имел в виду восполнить пробел потом. Кстати, сегодня суббота, задержусь после работы и внимательно просмотрю отчет, а если понадобится, захвачу его домой.

Секретарь парткома Шандор Сюч поднимает руку, глядит на меня из-под густых бровей, просит слова.

Я утвердительно киваю.

Он неторопливо поднимается (будучи среднего роста, он весит сто восемь килограммов; у него нарушение функции желез внутренней секреции, его оперировали, но безрезультатно), наклоняет голову вперед и в наступившей тишине произносит басом:

— Предлагаю, товарищи, стоя почтить память товарища Пала Гергея минутой молчания. Он проработал на заводе тридцать лет, старейший участник рабочего движения, замечательный специалист и, по мнению всех, кто близко знал его, прекрасный человек.

Тишина.

Директор кёбаньского филиала Лайош Тот, который сидит напротив секретаря парткома и на которого Сюч смотрел во время короткой речи, встает первым. Следом за ним Холба, затем с трудом поднимается Ромхани и тотчас громко говорит главному инженеру: