На пороге зимы - [186]

— Ещё в складках на брюхе пошарь! — заржали за спиной. — Целое войско можно укрыть! Там и пропавшие мечи братцу носил, поди!

Жеребячий хохот стих, стоило двери захлопнуться. Тенрик зажмурился от стыда и ярости. Ничего. Главного эти дурни не отняли, даже не смекнули поискать.

Шейн стоял у окна и не обернулся. Тенрик рассматривал его спину, разом осунувшуюся без доспеха и неизменного волчьего плаща, стёртые оковами руки, длинные цепи, тянущиеся от вбитых в стену колец. Содержали пленника прилично — в камере не воняло, на окне стояли кувшин и таз, в углу лежала охапка свежей соломы, покрытая чистой холстиной.

Тенрик пересёк комнату и встал рядом с братом. Сзади в открытое окошко двери сопели непрошеные наблюдатели.

— Я требовал помилования, — негромко начал Тенрик.

— Ну и дурак, — отозвался Шейн. — Охота была позориться!

— Мне не впервой, — горько усмехнулся Тенрик. — Ты не привык благодарить за помощь, верно?

— Помощь? Да ты болтался между Севером и женой, как дерьмо, и никто не знал, что ты выкинешь завтра! Будь ты врагом — я бы убил тебя и захватил замок. Будь ты другом — правили бы вместе и Империя обломала бы о нас зубы!

— Вместе? Да ты пирогом поделиться не мог, не то что Севером!

Тенрик прикусил язык. Выдумал тоже ругаться с братом! Нашёл время! Но боги, отчего с ним так невыносимо тяжело? Был ли хоть раз, когда они поговорили по-человечески, без насмешек и пустых обид?

— Верно, — ухмыльнулся Шейн. — Я б не поделился. Но хоть знал бы, чего от тебя ждать. Ну да поделом тебе! Теперь ты — дважды предатель! Обо мне сложат песню, а о тебе — нет!

Только дурак завидует осуждённому, но всё ж немногие так держались бы перед казнью, как Шейн. Тенрик точно не смог бы. Судьба жестоко посмеялась над ним, заставив первым выйти из материнского чрева. Тенрик ощутил зависть и одновременно жгучий стыд за неё. Брат снова хорошо устроился. Уйдёт за Грань, а он, Тенрик, останется смотреть, как Эйлин крутит хвостом перед графом и как граф и выскочка-сотник хозяйничают в замке. Примет ненавистный титул, за который заплатил семьёй и честью.

Впрочем, чего было ждать от южан, если родной брат смотрел на него свысока. Даже сейчас. И не было слов, чтобы объяснить, сколько Тенрик для него сделал. И всегда мало, всегда не то!

Он снова зажмурился, прогоняя вскипевшую обиду.

— Я тебе кое-что принёс. Шею только не тяни, чтобы не приметили.

Осторожно, чтобы движения не были видны со спины, Тенрик извлёк из складок одежды кожаный мешочек величиной с детский кулак. Внутри шуршали сухие ягоды.

— Ландыш, волчье лыко и северный борец[22]. Прижился на родительском кургане, представляешь?

Шейн не повернулся, но скосил глаза, и его лицо оживилось.

— Ты всегда был заботливым братом, — усмехнулся он.

Мать смогла избавить отца и сестру от надругательств и мучительной, позорной смерти. Тенрик сделает то же для Шейна. Он принес ему дар, который наконец будет принят. Через себя переступил — в который раз! — но принёс.

— Встань-ка сюда, к окну! — бросил вдруг Шейн. — Слышишь? Люди приходят каждый день. Стража гоняет их, а они всё равно приходят. Я уже легенда, брат. Жив только для дураков вроде вас с Дарвелом. А теперь скажи, могу я принять смерть втайне от всех? Могу не покрасоваться напоследок? А, что я. Тебе не понять. Ты как жил серо и скучно, так и помрёшь.

— Они… хотят, чтобы я держал меч, — беспомощно прошептал Тенрик.

— Ах вот оно что. Что ж, если моя смерть заставит тебя взяться за оружие, она точно будет не напрасной.

— Я не мать. Я не смогу…

— Она так и не увидела, как я проиграл. — Шейн устремил взгляд сквозь решётку, и Тенрик готов был поклясться, что он снова видел последнее прощание с матерью. — Умерла, думая, что я спасся и буду тихо-мирно жить в убежище. В её памяти я остался победителем. Как думаешь, стоило ради этого бросить своих людей в разгар боя?

— Она не пожалела жизни ради тебя, — сказал Тенрик, пряча упрёк.

— О да, она любила меня больше вас всех, — ухмыльнулся Шейн. — Знаешь что, братец? Сделай хоть что-то, чтобы тебя запомнили, как Эслинга. Только возьми пару уроков у Дарвела — ты ж в жизни не резал никого, кроме овец. И это, расскажи детям, что у тебя был брат и он умер достойно, ну как нам рассказывали про всяких героев. А теперь убирайся, пока не раскис! И отраву забери!

— Завтра тебе отрубят голову всем на потеху, — выговорил Тенрик. — И Эйлин там будет, и граф, все! Они убьют тебя и пойдут пировать и радоваться.

— И ты первым поднимешь кубок, не так ли? Ты хотел мир на Севере — получи же!

— Не хотел! Не такой ценой!

— Другой не бывает. Я свою заплачу сполна.

Тенрик опомнился только у конюшни. Как он покинул камеру, как прошёл через охрану — не помнил. Бесполезный мешочек с ягодами по-прежнему лежал за пазухой.

В конюшне было пусто, лошадей выгнали пастись. Тенрик разворошил носком сапога кучу навоза и высыпал туда ягоды. Самое место для его даров брату. Снова он не угадал. И снова ноша была слишком тяжела.

Теперь уже всё, поздно. Никогда им не понять друг друга. Шейну — легенды, Тенрику — позорная, неподъёмная жизнь. Сам бы сожрал отраву, только тогда Шейна добьёт проклятый сотник… Перегородка хрустнула, когда Тенрик уткнулся в неё лбом и до крови закусил губу. Никогда он не поднимет меч на брата, никогда, даже ради собственной жизни. Даже на благо Севера. Но как быть, если брат сам попросил?..