На пороге зимы - [184]

* * *

По тёмному пергаменту, поперёк поблекших строк, плыл корабль — длинный, низкопалубный, с гордо реющим парусом. Такко посадили расшивать старые книги и отмывать листы для новых отчётов и указов, но рука сама тянулась к чернильнице. Морское путешествие закончилось три недели назад, но в ногах ещё жило ощущение танцующей палубы, и помнилось, как над головой хлопал парус. Отчего не набросать пару-тройку кораблей, если всё равно смывать?

Оллард вошёл, как всегда, тихо. Такко спешно прикрыл рисунок и приготовился к выволочке: ему оставили два десятка листов, а он отмыл всего три.

— Зачитался? — Оллард не стал ругаться, только пересчитал готовые листы. — А, что-то ты всё же успел. Скажи, что нам говорят эти страницы?

Такко пожал плечами. Что могли сказать расходные книги, такие старые, что писались на пергаменте, а не бумаге? Люди, которые вели записи, давно умерли. Урожаи, надои, припасы, пиры — всё было уничтожено мокрой тряпкой и жёсткой губкой.

— Что историю можно стереть и написать заново?

— Верно. А ещё, — Оллард повернул листы к свету, обнаруживая едва заметные остатки старого текста, — что прошлое всегда оставляет след, и бессмысленно с этим бороться. Если скоблить пергамент снова и снова, от него ничего не останется. Север располагает к тому, чтобы почаще задумываться о корнях, своих и чужих, не так ли?

Такко привычно кивнул. Оллард не был бы Оллардом, если б не выдавал такие высокопарные штуки время от времени.

— Бери бумагу и садись за ширму. — К делу маркграф тоже всегда переходил неожиданно. — Я буду говорить с бароном, а ты — записывать наши слова. Возьми перо, которое не будет скрипеть, и сиди тихо. Я не хочу, чтобы барон соизмерял свои речи со свидетелями.

— Просто записывать или…

— По форме, как протокол допроса. Беседа обещает быть занятной.

Устроившись в тёмном углу, Такко первым делом проставил дату и улыбнулся. Ровно год назад этим числом его записали в судебную книгу Эсхена как похитителя графского серебра. Такко вспомнил все свои подозрения и страхи, как мчался на Север, как вжимался в стену кладовой, где они с Оллардом встретились после разлуки, как собрался бежать куда угодно… Теперь прошлое отступило, смылось, как ненужные записи. Осталось тёплое, прочное ощущение общего дела. Было что-то очень правильное в том, что правая рука была выпачкана чернилами, а на левой заживал знак нерушимой дружбы с Вереном.

Слуга распахнул дверь, и вошёл барон. Такко осторожно подвинулся, чтобы лучше видеть сквозь щели в ширме, и приготовился записывать.

Барон Эслинг сильно похудел за последний месяц. На добродушном прежде лице застыли резкие складки, брови были печально изломаны, губы сжаты в тонкую линию. Оллард не предложил ему сесть, и барон, подумав, опустился на скамейку у двери.

— Казнь вашего брата назначена на День Первых плодов, — без обиняков начал Оллард. — Ставлю вас в известность и требую подготовить…

— Не будет никакой казни.

— Что, простите?

— Это мой замок, мои земли, а мой брат — первый наследник после меня. Я требую для него императорского суда — как глава рода Эслингов.

— Вы забыли, что говорите с прямым представителем Его Величества?

— Ничего я не забыл, только пока я жив, казни не будет.

Как ни презирал Такко барона, сейчас его было трудно не уважать, так решительно он говорил. Неужто не зря на гербе Эслингов был лось? С этим лесным чудищем сто раз разойдёшься мирно, но если будет не в духе — берегись!

— Да вы рассудка лишились защищать предателя. Ваша собственная жизнь висит на волоске, вы, сын и брат изменников!

— А вы оскорбляете хозяина Эслинге и главу рода. Я буду говорить только с императором.

— Если не придержите язык, скоро заговорите со своим отцом. Не извели бы голубей — написали бы Его Величеству лично. А сейчас довольствуйтесь тем, что есть. Казнь состоится в День…

— Не будет никакой казни! Я написал. Послал бумагу ещё зимой. С последним голубем. В письме я подробно описал все злоупотребления, что позволили себе сотник и женщина, по недоразумению названная моей супругой. Император разберётся сам. И ему не понравится, что вы присвоили его власть и распоряжаетесь его именем. Я и про вас всё напишу, когда повезут шерсть.

«Ай да барон», — думал Такко, едва успевая записывать. Он как знал, что положение Олларда не позволит рисковать.

Впрочем, маргкраф не собирался уступать.

— Подробно описали? Это ж каких размеров был голубь, что снёс все ваши жалобы? Или вы послали письмо с орлом?

— Я послал несколько птиц.

— Сочувствую тем, кто разбирал лживое нытьё. И каков же был ответ?

— Я его не получил. Но в самом скором времени…

— Стало быть, нет уверенности, что эти выдумки вообще дошли до Его Величества. Ваше счастье! Эслинг, вы всё же редкий дурак! Вы должны громче всех требовать казни брата, чтобы очистить своё имя, а вы что делаете? Право, я не посадил вас в соседнюю башню только из уважения к вашей жене.

— Из уважения? Да вы бережёте меня для проклятого титула, только и всего! Попробуйте, убейте меня! Думаете, я не понимаю? Не вижу? Да вы все трясётесь, лишь бы я не прогневал императора настолько, что Север уплывёт у вас из-под носа!