На пороге трона - [74]

   — Я не сомневаюсь, — сказал граф Шувалов, бросая на государыню убедительный взгляд, — что граф Разумовский найдёт в рядах гвардии офицера, как нельзя более подходящего для звания посланца её величества.

   — Совершенно верно, — воскликнула Елизавета Петровна, очевидно понявшая взгляд Шувалова. — Алексей Григорьевич сделает это, я сама прикажу ему.

Бестужев молча поклонился.

   — Кроме того, — продолжал граф Шувалов, — время теперь серьёзное, на карте стоят величие империи и честь русского войска; поэтому необходимо не давать хода никаким интригам противника.

   — Если бы в России были ходы, открывающиеся для таких изменнических целей, — произнёс граф Бестужев, — то необходимо было бы замуровать их гранитными плитами, хотя я не думаю...

   — Ваше величество, — горячо прервал граф Шувалов, — известно ли вам достойное сожаления ослепление великого князя, считающего прусского короля чуть ли не богом?

Лицо Елизаветы Петровны подёрнулось гневным румянцем.

   — Ну? — грозно спросила она. — Неужели великий князь осмелится...

   — Я уверен, — возразил Шувалов, — что великий князь никогда не позволит себе в силу личных своих чувств увлечься до забвения высших своих обязанностей, но именно вследствие этих чувств необходимо теперь более, чем когда-либо, обратить внимание на всё, что окружает его императорское высочество.

   — Всё, что окружает его? — повторила Елизавета Петровна. — Там Нарышкин, твой брат Александр... Возможно ли, что эти голштинские офицеры, вербовку которых я разрешила...

   — Это — невинная игрушка, — прервал Шувалов, — это — люди незначительные; но при дворе великого князя в Ораниенбауме находится молодой поляк, граф Станислав Понятовский...

   — А, — промолвила Елизавета Петровна, — помню, помню! Этот маленький петиметр[7], который, — с насмешливой улыбкой прибавила она, — ездит верхом с моей племянницей и помогает ей обучать моих кадет французским ариям...

   — И который, — докончил граф Шувалов, — в то же время — друг сэра Чарльза Генбюри Уильямса, разделяющий уважение великого князя к прусскому королю и долгое время любовавшийся в Потсдаме на упражнения прусской гвардии. В Париже известен этот польский интриган, отец которого предал Станислава Лещинского; там знают, что он создан как раз для того, чтобы под маской легкомысленного жуира плести политические интриги. Мадемуазель де Бомон писала мне о нём и просила обратить на него внимание вашего величества, так как ей кажется опасным оставлять при великокняжеском дворе на время войны эту личность, которая легко может войти в сношения с врагом.

   — Мадемуазель де Бомон писала вам? — воскликнула Елизавета Петровна. — Где это письмо?

   — Здесь, — и граф открыл свой портфель и подал императрице бумагу, которая была исписана крупным почерком и на которую канцлер бросил быстрый, проницательный взгляд.

   — Правда, — произнесла Елизавета Петровна, пробегая глазами письмо, — мадемуазель де Бомон предостерегает нас против графа Станислава Понятовского. Этого достаточно. Он должен быть удалён. Великий князь с супругой, — насмешливо прибавила она, — должны будут утешиться. Но не надо делать шума; Понятовский — подданный дружественной России державы, и я не хочу, чтобы было употреблено насилие. — Сказав это, она минуту подумала и, обращаясь к канцлеру, продолжала: — Поручаю это вам, граф Алексей Петрович; вы можете посетить мою племянницу. Поговорите с графом лично, и если он в самом деле замешан в какие-либо интриги, то он тем охотнее уедет. Впрочем, предоставляю это дело вашей дипломатической ловкости. Если окажется нужным, пригрозите ему моим гневом.

Граф Бестужев слушал молча, слегка склонив голову; но, несмотря на всё то искусство, с каким он управлял своим лицом, в его взорах мелькало нечто, похожее на насмешку, в то время как он, склонившись пред императрицей, говорил:

   — Воля вашего величества будет исполнена; я беру на себя удалить графа Понятовского и уверен, что нам не составит затруднений возместить как князю, так и княгине потерю этого любезного кавалера.

   — И вы, граф, живо убедитесь, — сказал Шувалов, — что этот авантюрист далеко не так невинен, как кажется. Ваше величество изволили желать потребовать у графа Разумовского надёжного офицера, которого можно было бы послать в штаб-квартиру фельдмаршала.

   — Я тотчас же позову Разумовского, — Елизавета Петровна встала, чтобы закончить совещание, сильно утомившее её.

Бестужев бросил на Шувалова злобный, угрожающий взгляд.

В тот момент, как мужчины собирались откланяться, доложили о прибытии великой княгини Екатерины Алексеевны.

Лицо императрицы выразило удивление.

   — Великая княгиня? — произнесла она. — Она приехала сюда, ко мне? Но я не звала её.

   — Ваше величество, сегодня как раз день, — заметил граф Шувалов, — в который её императорское высочество приезжает согласно соизволения вашего величества, чтобы повидать своего сына.

   — А, — произнесла императрица, — да, я вспоминаю. Я согласилась на то, чтобы она видела ребёнка каждый месяц. Быть может, это не следовало делать, но мать имеет свои права. Стали бы говорить о жестокости и прочем... Да будет так! Но она не должна видеть ребёнка наедине; мальчик должен быть истым русским, цельным, честным русским; он не должен быть осквернён даже дыханием, чуждым России! Я буду присутствовать при свидании. Пригласите её императорское высочество войти сюда, — приказала она лакею, и он открыл половинку двери.