На пороге трона - [173]
Великая княгиня, встав с места и подойдя к майору с загоревшимся гордостью лицом, воскликнула:
— И всё-таки я говорю вам: она невинна; она чиста, точно только что распустившийся бутон лилии.
— Я всегда готов преклониться перед глубиной женского ума, — насмешливо произнёс Пассек, — но сомневаюсь, чтобы вам, ваше императорское высочество, удалось найти доказательство, которое могло бы опровергнуть свидетельство моих глаз.
— И всё-таки я найду такой аргумент; я нашла уже это доказательство, победоносно уничтожающее всякое подозрение; этот аргумент есть истина.
— Я видел то, что есть истина, — мрачно возразил Пассек.
— В таком случае, — воскликнула Екатерина Алексеевна, — вы должны теперь услышать и, надеюсь, вы будете благодарны вашим ушам, если они посрамят свидетельство ваших глаз. Слушайте внимательно! — продолжала она с просительным жестом руки. — Клянусь всемогущим Богом, стоящим над нами и тяжело карающим клятвопреступника, что каждое слово, которое вы теперь услышите, есть сама истина.
Пассек внимательно и полный ожидания посмотрел на великую княгиню; торжественность её тона не прошла даром, но всё-таки с его лица не исчезло выражение насмешливой недоверчивости; он, казалось, слушал лишь для того, чтобы не ослушаться приказа великой княгини.
Екатерина Алексеевна заговорила, пристально глядя на молодого человека и как бы с усилием произнося каждое слово:
— Вы видели Марию Викман в объятиях графа Понятовского; это — правда. Но граф сам даёт вам честное слово, что до того он не говорил этой девушке ни слова о любви, что он ни разу не прикасался к её руке и никогда не думал о ней хотя бы с малейшим душевным трепетом, так как его сердце, — голос великой княгини слегка дрогнул при этих словах, несмотря на всё её самообладание, — принадлежит другой даме, занимающей такое высокое положение, что об этом не должен знать никто.
Пассек пожал плечами.
— Можно любить даму и увиваться за девушкой... для препровождения времени, — произнёс он. — Граф Понятовский, видно, научился делить своё сердце надвое при дворе короля Августа.
Екатерина Алексеевна топнула ногой, близко подошла к майору и, вперив в него пламенеющий взор, воскликнула:
— Если вы не верите слову графа, то, может быть, я должна дать вам своё слово, слово великой княгини, будущей императрицы, в том, что Мария невинна? Может быть, я должна сказать вам, что докажу вам её невинность? Поверите ли вы мне, если я дам вам слово, что та — другая — дама находилась вчера в гроте, что она погибла бы, если бы великий князь увидел её там, что Мария пришла лишь для того, чтобы предостеречь её и указать ей путь к бегству, что граф Понятовский привлёк её в свои объятия с целью спасти эту даму и отклонить от неё всякое подозрение?
Глаза Пассека неестественно раскрылись, он задрожал и покачнулся, точно поддавшись обмороку; затем страшным, грозным голосом воскликнул:
— О, это невозможно, это кощунственно! Разве можно жертвовать человеческим сердцем ради спасения репутации важной дамы?
— И очень даже, — серьёзно и гордо возразила Екатерина Алексеевна, — если от этой репутации зависит судьба народов и государств. Кроме того, — мягко прибавила она, протягивая молодому человеку руку, — граф Понятовский, наверное, не думал в тот момент о размерах жертвы, приносимой им ради спасения той дамы, которую он готов был спасти ценой чего угодно. Он наверное думал, что может без вреда кому бы то ни было устроить такую вещь с девушкой, так кстати явившейся ему на помощь. Он, конечно, и не подозревал того, что вы будете сопровождать великого князя, а тем более того, в каких отношениях вы находитесь с дочерью лесничего.
— Это — правда, это — правда, — воскликнул Пассек, ударяя себя по лбу. — Какое несчастное сцепление обстоятельств! Бедная, бедная Мария! Как жестоко обидел я её!.. Ведь она могла ожидать от меня защиты! О, Боже мой, зачем не выслушал я её, зачем я ушёл оттуда?
Он опустился на стул, совершенно уничтоженный, забыв о том, что находится в присутствии великой княгини, и со стоном опустил голову на руки.
— Плачем и жалобами, — произнесла Екатерина Алексеевна, — не вернёшь содеянной несправедливости.
— Боже мой! — прошептал Пассек, вставая и подходя колеблющимся шагом к великой княгине. — Ваше императорское высочество, ведь здесь ничем не поможешь! Вы не знаете того, что произошло; вы не знаете, что под давлением сумасшедшего гнева я сообщил государыне императрице, что этот Викман — вовсе не лесничий, а лютеранский пастор; эти сведения я добыл раньше.
— Лютеранский пастор? — в ужасе воскликнула Екатерина Алексеевна. — Боже мой, какая неосторожность! Да, да, он должен уехать как можно скорее, без проволочек!
