На пороге Галактики - [32]

— Так я повторяю вопрос: инвалид с детства — недостоин? Или инвалид афганский войны — недостоин? Ну, и что за высшая мудрость, если так решается, кто чего достоин? И я ради этого ушёл оттуда, где мог стать учёным — чтобы стать здесь экстрасенсом! А в цирковые акробаты, в десантники или в монастырь я идти не собирался! Мне говорили, тут нетрадиционными для европейской науки методами овладевают координацией плотного и тонкого тел, изучают биополе — вот я и пришёл сюда! И ничего не изучаю, только повторяю веками отработанные трюки, и жду непонятно какой и в чём самореализации! Ну пусть те, для кого это — высшая мудрость Востока, сами идут сюда и так овладевают тайнами биополя… А мне, городскому человеку 20-го века, это зачем? Если тут — я же говорю — и не наука в европейском понимании, и не восточная философия, да и сверхспособностей я в себе никаких не раскрыл?..

…«Да что это такое? — будто очнулся он, провожая взглядом уходящую за обрез комнату. — Что всё это значит?..»

«Похоже — то самое личное ученичество, о котором ты говорил…»

«Но… туда идут, собственно, не затем, чтобы научиться поражать толпу эффектными чудесами! Для этого действительно есть цирковой иллюзион! — прозвучал ответ, увы, неуверенно. — А туда идут ищущие Истину!»

«И обязательно — через отрыв от цивилизации и превращение где-то в отдалённой обители в какого-то воина, охотника, фокусника, артиста, физкультурника, прислужника в храме, аскета-отшельника? А уж потом, мол, когда-то поймёшь, что и зачем с тобой делали? Нет — а если поймёшь, что с тобой делали не то, вели тебя не туда, совсем не то раскрыли, и не дали ответов, которых ты искал?»

«Но… те, кого я видел… Они… координацией плотного и тонкого тел хоть в какой-то мере овладели?» — вырвалось как будто некстати. Ведь хотел спросить что-то другое…

…И вдруг он понял: он снова видел аудиторию с доской-экраном. Только на нём была уже не та, что прежде (а впрочем, какой была та?), но тоже знакомая картина — голые преподаватели на заснеженных развалинах. А здесь, в аудитории, перед экраном вели какой-то спор зоолог, философ и несколько студентов его подгруппы…

— … И это вы были среди них? — философ раздражённо ткнул пальцем в экран, отчего тот мигнул, но через долю секунды вспыхнул вновь. — И после этого ещё требуете восстановить вас в университете? Но как же вы, человек с высшим образованием, преподаватель, могли пойти в такую секту? Вы, что, не знали, что они там живут в глухой тайге фактически на подножном корму? А вот это, — философ снова ткнул в экран, который в ответ снова мигнул, — так выглядит у них посвящение в какую-то там вторую ступень! И обеты потом, говорят, принимают такие, что вообще сказать стыдно! И после этого — опять допустить вас к преподаванию в вузе?

— Нет, а вы вспомните, что сами говорили о них раньше! — ответил зоолог, одетый в латаную рясу неопредёленного цвета, возможно, когда-то бывшую обычным белым лабораторным халатом. — Разве не вы тоже принимали их за последователей каких-то индийских или тибетских йогов? Аскетизм, покаяние, отказ от привязанностей материального мира, какие-то не то альтернативные, не то высшие пути познания, и тому подобное! Вот занесло вас, бывших рабоче-крестьянских идеологов! А мы и тут вам поначалу поверили!

— Да что вы мне такое приписываете? — переспросил философ, отступая назад. (И уже в его голосе не чувствовалось прежней уверенности.) — Не говорил я этого…

— А правда — толком вы ничего не говорили! Вам нечего сказать в ответ на все эти призывы обходиться без того, другого, третьего, отказаться от техники, от всего искусственного — ибо всё нужное человеку и так дано ему в природе!

— А что мне вам говорить? Вы будто сами не понимаете, что всё это — язычество и дьявольская гордыня, и ничего такого человек в себе не раскроет! Не дано ему этого!

— Нет, а что же тогда дано? И что я должен понимать сам, чтобы не угодить в секту, которая почему-то охраняется по-концлагерному, но узнаёшь об этом только там, на месте?

— А чего вы ищете, когда всё и так уже есть? Сказано же вам ещё в древности: кто из вас, заботясь, прибавит себе вершок росту? — вдруг будто совсем не к месту изрёк философ. — Вот чего стоит вся созданная людьми цивилизация!

— Ну и не держитесь тогда за неё! Идите и сами голодайте в такой секте! Но только без претензий к тем, кто уже попробовал и убедился, что это ему не подходит!

— Нет, а правда — до каких пор надо освобождаться от достижений: цивилизации? — спросил кто-то из студентов. — От телевидения, компьютерных сетей, музеев, библиотек — где предел? И что тогда останется духовным содержанием нашей жизни? Будем просто как животные в дикой природе — или как? И это — идеал для нас, разумных существ?

— А насчёт вершка… — неуверенно начал другой. — Так это же, наверно — не о том. Не так буквально… Тут какая-то метафора, иносказание… В буквальном-то смысле современная медицина может и прибавить, если надо…

— Смири гордыню, грешник! — философ сделал знак рукой — и по обе стороны от него будто выросли еще двое студентов, в форме, похожей на омоновскую, но с кадилами вместо дубинок. — Если ты сомневаешься в буквальном смысле священных истин — так это же статья… («…Чёрт, забыл, какая… — именно так, „в скобках“, договорил философ. — Нет, чёрт забыл, а я не забыл. Статья „58-ять“…»)