На полпути к себе... - [48]

— У меня никого, кроме вас, нет, — едва ворочая языком, говорила Юна Евгении Петровне.

— Девочка, родная, — услышала она в ответ ласковый голос Рождественской. — Не думай ни о чем плохом. Мы с дядей Володей — твои родственники.

О Корнееве она не сказала ни слова — он для Евгении Петровны вообще не существовал.

После разговора с Рождественской Юна обманом заставила молоденькую сестру посмотреть запись профессора в истории болезни. Там она увидела слова: «Болезненный отек справа».

«Отек — это та же опухоль», — пронеслось в голове у Юны. И вдруг она почувствовала, что очень хочет жить. Что мужество, которым еще недавно бравировала, куда-то уходит. Она поняла, что ничего лучше жизни нет и что за нее надо бороться не меньше, чем за любовь.

— Ребкова, — позвала Юну нянечка. — К тебе пришли. Спустись вниз…

В холле для посетителей стояли тетя Женя и… Серафим. От неожиданности Юна чуть не ахнула. За недолгий промежуток времени, что прошел после разговора с Юной, Рождественская нашла Серафима. Она боялась, что будет волноваться и не сможет обстоятельно поговорить с врачом.

«Здесь необходим мужчина, — решила она. — И мужчина серьезный и весомый, — а «весомее», чем Серафим, у нее знакомых не было. То, что Серафим женат, при таких обстоятельствах значения не имело. Важно другое — чтобы врачи знали: судьбой «девочки» обеспокоен известный журналист и писатель…

Серафим, услышав от Рождественской о болезни Юны, сразу сказал:

— Ждите меня. Сейчас выезжаю. Что ей можно привезти?

И вот он стоит в холле больницы перед Юной и говорит что-то веселое, стараясь отвлечь ее от нерадостных мыслей:

— А я, по правде сказать, думал, что выйдет ко мне дряхлая старуха. Ты же все такая же! Ну куда это годится, чтобы мой адъютант мог позволить себе такую недисциплинированность — заболеть. Юнчик, а ты же вообще — молодец! Встречаю твою фамилию в печати. Значит, мои уроки не прошли даром? Да ты не волнуйся. Все, что нужно, — сделаю. Ты же знаешь. Не могу же я в самом деле допустить, чтобы мой верный адъютант выбыл из строя. И лекарства достану. Ты только не волнуйся.

Серафим взял Юну за руку и нежно пожал ее, а затем ласково провел пальцами по волосам… И Юна почувствовала его уверенность в том, что все будет хорошо, и эта уверенность передалась ей. Она прильнула головой к плечу Серафима. И вдруг увидела Корнеева! Сначала она замерла от неожиданности, потом отпрянула от Серафима!

— Это тебе, — тихо произнес Корнеев, вытаскивая из сумки бутылки с соками, фрукты и бросая ей на колени. — А это Виктор Васильевич шлет. Его мадам тебе специально готовила, — и Саша вслед за фруктами вытащил банку с какой-то настойкой. — Я думал, что действительно у тебя все очень неважнецки. Оказывается, тут идиллия! — уже громко продолжал он. — Мне просто здесь делать нечего! А ты, Тапирчик, решил вернуться к старому?! — он повернулся и пошел к выходу…

Юна хотела броситься за ним, остановить, объяснить. Но осталась сидеть, словно пригвожденная к стулу, не смея пошевельнуться.

— Ладно, Юнчик, поправляйся. Я пошел, — Серафим поднялся. — Но ты не волнуйся. Все, что будет зависеть от меня, я сделаю, — повторил он. — Главное, что мы с тобой из одного двора, из одного детства.

— Как чувствовала, что «этот» все испортит! — воскликнула Рождественская, когда ушел Серафим. — Такое несчастье, а он фортели выкидывает, амбицию свою показывает.

Когда ушла и Рождественская, Юна все сидела на подоконнике и отрешенно смотрела на проходивших мимо посетителей.

«Может, я и правда дура, что упустила Симу, — думала она. — Нет! Люблю-то я Корнеева! Даже готова сейчас позвонить Наде и попросить, чтобы он ко мне пришел снова…»

Тут она подумала о Фросе, пытаясь сравнить свою любовь к Корнееву и любовь мамы к Василию. Мамина любовь давала ей силы, а Юна в своей любви к Корнееву только теряла — и силы, и веру в хорошее, чистое.

Через два дня новое событие потрясло душу Юны. Она выкрала свою «историю болезни» и узнала результаты биопсии. На маленьком синеньком клочке бумаги, вклеенном в «историю», было написано: «злокачественных клеток не обнаружено». Однако врачи сходились во мнении, что без операции ей не обойтись и что, скорее всего, операцию придется провести в два этапа.

Сима оказался на высоте. Он поговорил с профессором, достал нужные лекарства, в которых могла возникнуть необходимость после операции. Лекарства он передал через Рождественскую, а сам уже в больнице не появлялся.

Корнеев же приехал тогда, когда Юна уже знала результаты биопсии и все в ней ликовало. Она не стала выговаривать ему за недавнюю выходку. Радовалась уверенности, что победит болезнь. И решила: по выходе из больницы поставит свои условия Саше. Теперь же ей не хотелось портить настроение ни себе, ни ему. Тем более что Корнеев покаялся в своем неприличном поведении и даже позвонил Серафиму и поблагодарил того за участие в «судьбе Тапира».

Саша был ласков, внимателен, терпелив. Казалось, он готов исполнять самые несуразные ее желания и даже ему доставляет удовольствие ухаживать за больной Юной.

Теперь мысли Юны занимали не столько предстоящие операции, сколько дальнейшая жизнь после них. Юна никак не могла представить, что ее ждет дальше. Возникали какие-то неясные видения, но… внезапно они обрывались и исчезали. И Юна опять чувствовала себя беспомощной. Неожиданно для себя она поняла, что эту новую жизнь ей, вероятно, предстоит просто придумать.