На полпути к себе... - [10]

— Сколько стоит? — небрежно спросила Юна. Можно было подумать, что она часто покупает костюмы.

— Тысяча двести, — ответил приятель Гены.

А Гена, словно ребенок, никак не мог расстаться с этим костюмом — то прикладывал к поясу брюки, то вновь накидывал на плечи пиджак. Но было ясно, что денег у него нет.

— Подождите несколько дней, — неожиданно для самой себя сказала Юна, — мы берем!

Когда они вышли на улицу, Юна не дала Геннадию даже рот открыть.

— Я достану, — заявила она.

— Пятьсот мне дадут дома… — пробормотал Геннадий.

Юне нужно было достать семьсот рублей.

«Это больше, чем мамина получка, — прикидывала она в уме. — Но ведь у мамы есть несколько сот рублей — копили ж мы на переезд».

Недавно Фросе в больнице выделили освободившуюся комнату на пятом этаже в доме на улице Горького. Переезд Фрося отложила до тех пор, пока Юна не сдаст выпускные экзамены.

«Сто двадцать получу за кровь, — соображала Юна. — Сто двадцать — это почти четвертая часть накопленных мамой денег».

Что донорам платят деньги, она услышала от Курбаши, который рассказывал, как его «мужики» из сапожной мастерской, где он теперь работал, сдают кровь и получают много денег.

Через три дня она получила деньги за кровь и вместе с Фросиными собрала нужную сумму. От приятеля Гена ушел в новом костюме. Проходя мимо витрины магазина, Гена загляделся на свое отражение, приосанился, подтянулся и перевел взгляд на Юну. Платье ее, скомбинированное из трех материй, разных по фактуре, походило скорее на жакет, пристегнутый к сарафану. Кроме всего прочего, оно было велико Юне. Плечи съезжали вниз, и Юне приходилось то и дело их поддергивать. Да и туфли со сбитыми каблуками, с ободранными носками тоже выглядели неприглядно. Какое-то едва уловимое пренебрежение уловила Юна во взгляде Геннадия, обращенном к ней…

— Это мой сюрприз, — сказала она почти заискивающе.

Но Гена ничего не слышал, видя только себя, приосанившегося в стекле витрины.

Тогда Юна стала отступать. Толпа оттеснила их друг от друга. Издалека Юна увидела, как, посмотрев вокруг и не отыскав ее взглядом, Гена спокойно пошел дальше.

Фрося в тот же день заметила пропажу денег. Надо было принести в больницу свидетельство об окончании курсов медсестер. И она, открыв футляр патефона, увидела, что большей части денег нет на месте. Подозревать соседей в краже она не могла, а чужие люди к ним не заходили…

«Зачем Юне понадобились деньги? Надо спросить. Нет, лучше подожду, когда сама скажет», — подумала Фрося.

Но так было угодно судьбе, что вскоре Фросе потребовалась копия ордера на комнату. Отпечатать копию могла Симкина мать. Фрося поручила Юне пойти к ним, попросить об услуге. Юне идти не хотелось — из-за Симки. Она всегда обходила его стороной — считала стилягой. Про таких часто передавали в радиоспектаклях, да и на улицах на стиляг оглядывались с презрением. Но отказать Фросе Юна не могла.

— А, Юночка, проходи, — проговорила соседка, открывая дверь. — Лизы дома нет, один Симка с друзьями. Слышь, шум какой?

Из комнаты выскочил Симка. Узнав, зачем она пришла, сказал небрежно:

— Оставь бумаженцию. Мама отпечатает. Завтра зайдешь.

Тут в приоткрытую дверь Юна увидела Гену! Он привлек к себе темноволосую девушку и что-то нашептывал ей на ухо. Та улыбалась и льнула к нему.

Юна, видно, переменилась в лице, потому что Симка, проследив за ее взглядом, удивленно спросил:

— Ты что, знаешь Геннадия?

— Тебе-то что за дело?! — Юна бросилась бежать.

Домой Юна влетела осунувшаяся, губы у нее дрожали. Она бросилась к Фросе на шею, рыдания сотрясали ее.

— Он… целовался… с ней… целовался…

Тогда-то Фрося и заговорила с Юной о любви, озаряющей жизнь, когда и смерть не страшна, потому что даже смерть любимого не гасит воспоминаний о нем. Фрося поднялась, открыла тумбу стола, вытащила патефон. Юне показалось, что удары ее сердца слышны не только в комнате, а во всем подвале.

— Ма-ма, — тихо позвала она.

— Чево, доча? — от своего «чево» Фрося так и не избавилась.

— Ма-ма, — Юна, задрожав всем телом, вновь разрыдалась, — я… я… деньги… на… костюм… ему украла… — больше сказать она ничего не могла. С ней началась истерика. Видно, кража денег, так долго ею скрываемая, и обманутая любовь вызвали такую реакцию.

А Фрося была невозмутима.

— Слышишь, успокойся, — она налила в стакан воды и стала по глоточку поить Юну. — Насчет денег я знала… Возьмем у Рождественской.

Много времени спустя, вспоминая этот случай, Юна задавалась вопросом: если бы вдруг Фрося не полезла в патефон, созналась бы она, Юна, в краже? Или Фросе самой все-таки пришлось бы спросить о пропаже? Ответить себе Юна не могла. Но тогда она искренне верила, что сумеет искупить свою вину и возместить урон.

— Я пойду работать, — всхлипывая, говорила Юна.

— Нет, не пойдешь. Тетя Женя сказала, что покажет тебя в Гнесинском училище, там у нее подруга работает. Не поступишь — тогда видно будет.

Фрося вынула патефон, стала искать что-то.

— Ради любви чево не сделаешь! Не только костюм купишь… Только не надо, чтобы во зло другим твоя любовь шла, — говорила она, роясь в бумагах.

— А почему ты не вышла замуж? Даже ухажеров я у тебя никогда не видела, — ни с того ни с сего вдруг спросила Юна, успокаиваясь.