На подводной лодке - [3]

Под утро, в пятом часу, что-то глухо ударило в корму «Пролетария». Как ужаленные вскочили вахтенные, прижали уши к холодному корпусу и услышали, как по борту «Пролетария» что-то скребло и било в лодку равномерными тупыми ударами.

Один из вахтенных, сдерживая цокающие от страха зубы, пробкой влетел в каюту командира и потряс его за плечо.

— Товарищ командир! Стучится к нам кто-то!

Вскочил командир. Причесав волосы, он посмотрел на часы и сказал, зевая:

— Будить людей!

Засвистела боцманская дудка. С подушек подымались отяжелевшие головы, с красными вспухшими глазами.

— Пересидели!

— Вот шторм проклятый сколько времени держал под водой!

— Эх, закурить бы, братцы!

— А ты попроси у командира папироску, — язвит невыспавшийся Петелькин, — он может тебе, как больному, разрешит.

«Больной» — рослый, краснощекий детина — смущенно дергает шнурок ботинка. Недостаток воздуха дает себя знать. Насыщенный испарениями тридцати пяти тел, он давит на легкие. Кок, гремя кастрюлями, кипятит кофе на электрической плите. Командир, комиссар и механик лезут в трюм, стучат по корпусу лодки железными ключами. После осмотра, садясь за стол, командир вполголоса говорит комиссару:

— Что-то подозрительное, товарищ комиссар. Вахтенные говорили, что были удары в корпус. Может быть с перепугу послышалось, а может быть…

Глухой, осторожный удар раздается в корме. Краснофлотцы, как по команде, поворачивают туда головы, перестают жевать, с раскрытыми ртами глядят на командира.

Командир спокойно снимает фуражку и медленно, глоток за глотком, пьет кофе. Допив, он ставит стакан на блюдце, вытирает губы платком и командует обычным голосом:

— По местам стоять. Приготовиться к всплытию!

Взвыли электромоторы[5]. «Пролетарий» вздрагивает и рвет вперед. В следующую секунду раздается до того сильный удар в нос лодки, что все дрожит, и люди падают с ног. Лопаются три лампочки, и стеклянные осколки дождем сыплются на железную палубу.

— Стоп моторы!!

«Пролетарий» ложится и успокаивается. Подводники молча следят за каждым движением командира. Он чувствует это и собирает все усилия воли для того, чтобы не показать краснофлотцам своего волнения. Все тем же ровным голосом он командует:

— Задний ход!

Урчат винты, толкают лодку назад…

Комиссар старается разглядеть в толстые рубочные стекла, что держит «Пролетария».

Напрасно. Винты подняли сизую муть со дна. Непроницаемой завесой встала она за толстыми стеклами рубки.

Лодка, как умное животное, пятится назад, волнуясь взвизгами электромоторов.

Глухие, неуловимые удары продолжают бить в корпус.

Слышно, как винты, работая, задевают за что-то. «Пролетарий» нервно дрожит.

— Стоп!

Максимыч, словно отвечая на вопросы посторонних, равнодушно привычным голосом говорит:

— Есть стоп!

Для молодняка секунды кажутся часами. Холодный, безотчетный страх, словно тисками, зажимает сердца. Мурашки бегают спине, сохнут рты. Сразу все вспоминают о том, как трудно дышать.

Серым пеплом покрываются лица, дыхание с хрипом вплетает из легких. Из кормы доносится чей-то жгучий шепот. Командир оборачивается к корме. Шепот смолкает. Молчание. Жутко здесь в стальном корабле, попавшем в ловушку на дне моря.

Каждый обдумывает свое. У командира мысли сменяют одна другую. Он лучше всех знает, на сколько еще времени хватит воздуха в лодке; знает, что команда — почти все новички, и ждет от них всяких глупостей. Что же это держит «Пролетария»? Затонувший может быть десятки лет тому назад корабль — да, это вероятнее всего. Но ведь можно застрять так, что никакие удары не пробьют дорогу к выходу? От базы ушли далеко; пока дадут знать, пока придут на помощь, пройдет часов гораздо более тех, что остались для дыхания. Прорваться своими силами, рассчитывая на то, что судно сильно прогнило? Самое лучшее действовать. Вон как смотрят.

Да, на командира смотрят все, не опуская глаз.

Кандыба исподтишка достает наган и вставляет в барабан единственный патрон: уже лучше сразу, чем…

Прошедший огонь гражданской войны, израненный, видавший виды комиссар ощущает в себе великую злобу. Если бы враг был виден, если бы столкнуться в открытую, — комиссар знал бы, что делать, но кто это там цепкой хваткой держит лодку и не пускает ее ни взад ни вперед? Невидимый и поэтому страшный.

Комиссар ощупывает в кармане браунинг и крепко держит его в горячей ладони.

Петелькина трясет. Он никак не может справиться с неумолимым страхом, не может остановить дрожащие колени и закрыть рот.

Если это морское происшествие, то ну его к лешему! Побаловали и довольно. А если не всплыть? Жажда жизни охватывает Петелькина с новой силой. И только один Максимыч думает о своей станции. Сколько раз он играл в прятки со смертью, сколько раз был у нее в гостях?

— Пора привыкнуть. Все за одного, а один за всех. Только не пора ли на покой? Может быть это равнодушие к смерти — старческая немочь? Так ведь и ошибку можно сотворить. Вот вылезем наверх и подам заявление об отставке.

Командир решил действовать. Он почти нежно любил своего «Пролетария» и щадил его. Через заклепки корпуса уже просачивается вода и зловещими змейками стекает в трюм. Если много наберется ее, — никакие силы не помогут людям увидеть солнце.