На пике века. Исповедь одержимой искусством - [30]
Все это прошло так тихо, что наш сосед по гостинице не мог поверить, что за стеной на свет появился ребенок. Я не закричала ни разу. На протяжении всех родов я сжимала в руке платок, и он каким-то странным образом давал мне чувство безопасности. Когда боль становилась особенно сильной, я вонзала ногти в ладони в надежде отвлечь себя или вцеплялась в медные поручни кровати.
В этот раз я заставила Лили пообещать мне, что никто не увидит моего ребенка раньше меня. Сразу, как он родился, она его спрятала ото всех и дождалась, пока я приду в чувства. Мою дочь мне принесли в полотенце. Я ожидала увидеть ее всю в крови, но вместо этого ее покрывало нечто, похожее на кольдкрем. Она была вся белая. Во всем остальном она ничем не отличалась от Синдбада. У нее были черные волосы и голубые глаза. Раз она оказалась девочкой, я знала, что больше никогда не буду рожать. Я сдержала свое обещание Лоуренсу.
После родов боли не проходили несколько дней. На восьмой день меня переложили на шезлонг, и вскоре после этого позволили подняться на ноги. Как-то раз, когда медсестры не оказалось рядом и я осталась одна с Пегин, она начала плакать. Я едва смогла дойти до нее — мне казалось, что из меня вот-вот вывалятся внутренности. Я смогла кормить ее только месяц. Вот что произошло.
Мы с Лоуренсом решили, что уже достаточно вытерпели Уши и пришло время переехать в наш новый дом на юге Франции. Лоуренс отправился вперед нас на автомобиле, а я с двумя детьми, Лили и нянькой сели на поезд. На вокзале в Лионе нам сказали, что у нас есть три четверти часа до отправления. Я поспешила с Лили и Синдбадом купить нам обед. Когда мы вернулись, поезд уже уехал. Ни Пегин с нянькой, ни нашего багажа мы не обнаружили. Меня охватила паника: я решила, что больше никогда не увижу дочь. Нянька не имела представления, куда мы едем, и никогда раньше не путешествовала. У меня хватило трезвости ума обратиться к chef de gare[11]. Он немедленно отправил телеграмму на следующую станцию с указанием высадить няньку с Пегин и пятнадцатью чемоданами, после чего нас с Лили и Синдбадом посадили на следующий поезд. На следующей станции мы пробыли всего две минуты, но этого хватило, чтобы найти Пегин с нянькой и багажом. В результате этого потрясения я потеряла молоко. На тот момент Пегин выпивала уже бутылочку в день, но, к счастью, у нас с собой оказалась сухая смесь.
Наш новый дом находился в местечке под названием Прамускье. Моя мать всегда коверкала это слово и говорила «промискьюс». Его нельзя назвать ни городом, ни деревней; там только и было что железнодорожная станция и несколько лошадей. Восемь раз в день проезжал маленький поезд: четыре раза из Сен-Рафаэля в Тулон и четыре — из Тулона в Сен-Рафаэль. До обоих городов путь занимал четыре часа, поэтому, естественно, мы предпочитали ездить на автомобиле. Однажды на этой линии началась забастовка, и Лоуренс предложил мне дать бастующим тысячу долларов. В таком вложении он видел больше смысла, чем в моих щедрых пожертвованиях на дело Люсиль Кон. После этого нас единственных во время забастовки обслуживали на всей линии, и мы продолжали получать лед и другие посылки. Когда забастовка закончилась успехом, нам предоставили бесплатный проезд. На этом маленьком поезде мы ездили в соседнюю деревушку Кавальер, где был магазин, и Ле Канадель, где пили «Перно» у мадам Октобон. Тем не менее бóльшую часть своего времени я проводила не в этом игрушечном поезде, который гудел, как экспресс, но в нашем «ситроене», колеся по побережью в поисках еды. Я многие годы ездила наперегонки с этим поездом, но тщательно избегала встреч с ним на опасных перекрестках, где часто случались смертельные аварии. Так погиб сын нашего маляра — он попал под колеса на мотоцикле. Маляр принял соболезнования со слезами на глазах и в типичной французской манере сразу же попытался продать мне его мотоцикл.
Многие годы мы жили без электричества и поначалу даже без телефона. У нас был старый холодильный ящик, и каждое утро нам поездом привозили лед. Его сбрасывали рядом с путями, и нередко мне приходилось ехать в Кавальер, где его выгружали по ошибке. В тех краях не было травы и пастбищ, а как следствие — и молока. Из настоящих городов ближе всего к нам находился Ле Лаванду. Там было почтовое отделение, из которого к нам каждый день на велосипеде приезжал почтальон. Я удивлялась, что он вообще привозил нам почту, потому что наша буйная овчарка кусалась и бросалась на любого человека в униформе. Ее как-то раз оставила у нас Габриэль Пикабиа. Мы обнаружили Лолу привязанной к апельсиновому дереву, и нам не оставалось ничего иного, кроме как принять ее в подарок, несмотря на ее свирепый нрав. К тому же, со всеми людьми не в униформе она была милейшим созданием. Мои безуспешные надежды увидеть роды воочию наконец сбылись благодаря Лоле, которая родила на нашем диване в гостиной. Она совершенно не осознавала, что вот-вот станет матерью, и очень трогательно этому удивилась. Я заставляла ее принять собственных щенят и ухаживать за ними. Мы оставили себе трех или четырех из них, и они выросли неуправляемыми. Они носились вместе с Лолой по округе и грызли всех кур у себя на пути. Нам постоянно приходилось платить за убитых птиц и один раз даже за тех, которые могли бы родиться в будущем. Позже мы завели девять кошек, и собаки иногда сжирали котят прямо при рождении.
