На перекрестии прицела - [11]

Не в силах заснуть, я вышла на крыльцо. Месяц на ущербе светил за церковью неполным предрассветным светом… Со смутным волнующим предчувствием я спустилась по ступенькам, вошла под церковные своды. Свет месяца проникал внутрь сквозь дыры в потолке и оконные проемы. Пол завален кусками обвалившейся со сводов штукатурки, обломками упавшего кирпича. Запустение и разорение. Какое беспамятство поразило всех, допустивших такое! Неужто не было времени, когда здесь звучали молитвы и божественные песнопения, возносились хвалы Всевышнему Творцу и просьба о милости и спасении? Словно никогда не сиял золотом иконостас, украшенный ликами святых угодников, а с высоты под куполом не простирал божественные длани Бог Саваоф в развевающихся голубых и ярко-красных одеждах. Не горел огненный меч в руке покровителя небесного воинства Архангела Михаила в золотых доспехах. Было, было, если в памяти бабушки Ольги это прошедшее время запечатлелось с раннего детства. Она рассказывала мне, где и какие иконы были в иконостасе, от которого ныне и деревянных обломков не осталось.

Сквозь раскуроченное окно лилось голубое сиянье месяца. Свет падал на стену напротив. В квадратной нише-печурке в месячном столбе золотилась икона… Я подошла ближе. Скорбный лик Казанской Божией Матери смотрел на меня с затаенной печалью. Откуда появился Ее образ в мертвом храме? Как он похож на икону с божницы в доме бабушки! Неужели это тот же самый образ, который она нашла когда-то здесь в куче мусора?.. И хотела вернуть в церковь, когда дождется ее восстановления. При жизни. Не дождалась. И отнесла икону сюда, предчувствуя свою близкую кончину. Но икона и теперь стоит на божнице в доме бабушки! Я же видела образ Казанской Богоматери среди других икон. На божнице в переднем углу, когда зажигала лампадку вчера, в день похорон. Неужели мне померещилось, будто икона стоит, как и стояла при бабушке? Может, у меня снова начались болезненные видения? В хлопотах похорон голова шла кругом.

Свет месяца по-прежнему освещал икону. Я смотрела на нее сквозь слёзы радостного просветления… И крестилась, шепча слова молитвы. Так, наверное, было угодно Богу, чтобы образ Богоматери вернулся в опустевшую церковь и остался там, являя собой чудо.

Рассвело. Я вернулась в дом. Испытывая волнение, прошла в передний угол, взглянула на божницу. Две иконы — Спаса Нерукотворного и Николы Угодника — стояли на своих местах. Не было образа Казанской Богоматери… Бегом побежала обратно в церковь. Там ли икона? Может, ее тоже нет, как нет на божнице. Явилась и снова скрылась. Пропала, стала невидимой для глаз. Нет, не пропала. Стоит, как стояла, в нише, справа от окна. Лик Заступницы в светлой печали. Надо зажечь перед Пресвятой свечку. Я сделала это с радостью. Давно не теплились свечи в поруганном храме. Душа бабушки Оли надразумила ночью зайти сюда. Ее голос слышался мне, когда пыталась уснуть.

Ожил уголок церкви с возвращенной иконой и горящей перед ней восковой свечой. Ожил, пока теплился огонек свечи. Пока смотрит Богоматерь с церковной стены, брошенная во прах, поруганная и снова явленная в храме. И хор певчих послышался мне откуда-то сверху, с небес, сквозь зияющие провалы в сводах поющий «Свете тихий, свете дивный…» И народ заполнял пустующее пространство, и снова воздвигся перед алтарем иконостас от пола до самого верха с Царскими вратами, большими и малыми иконами во всех трех ярусах. Сияло огнями свисающее с потолка паникадило. Жарко горели свечи на двух больших подсвечниках по обе стороны амвона. Такой хотела видеть свою сельскую церковь в родной Тёпловке бабушка Оля. Я думала, что она и видит ее такой, видит моими глазами, шепчет слова молитвы моими устами перед образом Богородицы, которой учила меня молиться.

Свеча, зажженная мною перед иконой Казанской Богоматери, догорела. Я вернулась к бабушкиному дому. На крыльце увидала подругу и сверстницу бабы Оли — тетку Фросю.

— Я тебя, Вера, жду… Смотрю, в избе нет. Думала, в огород ушла. И в огороде нет… На кладбище собирайся, на могилку к Ольге пойдем. Навестим новопреставленную. Помянем блинками, с утра нынче напекла…

— Я, тетя Фрося, в нашей церкви была… Молилась перед образом Казанской. Икона в церкви явилась. Та самая, что баба Оля нашла, домой принесла на божницу. Берегла. Возвратить на прежнее место собиралась. Верила. Восстановят разоренный дом Божий.

— Икона эта, Веруня, явленная… Из позора, бесчестия и поругания явилась бабушке твоей. Время пришло Заступнице нашей в храм возвратиться. И вернулась. В доме своем объявилась. Пожила на квартире у бабы Ольги — и к урочному сроку в храм. Исстари верили: где Явленную нашли, там церкви стоять. Свято место не бывает пусто.

По дороге на кладбище набрали по букетику голубеньких незабудок. Вот и старая дуплястая ветла на краю погоста, желтый холмик подсохшего суглинка, желтый дубовый крест. Припекало полдневное солнце. По засохшим комкам земли прыгала, перелетая, тонконогая трясогузка, грациозно кивала, кланялась черной головкой, хватала на бегу с ловкой быстротой каких-то мошек.

Мы низко поклонились бабушкиной могилке, трижды осенили себя крестным знамением. Тетка Фрося зажгла восковые тонкие свечки, воткнула их между комьями суглинка, положила блины под крестом. Я сходила под бугор к родничку, зачерпнула стеклянной банкой студеной воды, поставила в нее незабудки к изголовью могильного холмика.