На палачах крови нет. Типы и нравы Ленинградского НКВД - [59]
10. Я ПРОШУ О ПОЛНОМ ПЕРЕСМОТРЕ ДЕЛА
Я обращаюсь в Особое Совещание НКВД с ходатайством о полном пересмотре моего дела.
Я прошу критически отнестись к документам моего “следствия” – по причинам, которые я изложил в этом заявлении.
Ввиду того, что дело мое связано с литературной работой и, в частности, с моей поэмой “Торжество Земледелия”, я прошу об организации экспертной комиссии с компетентными представителями Союза Советских Писателей, которая должна дать свое заключение – в какой мере моя поэма является криминальной с точки зрения советских законов.
Союз Советских Писателей может дать общую оценку моей литературной и общественной деятельности; а ряд ленинградских писателей, близко знающих меня, – подтвердить правильность моих объяснений в части моих литературных знакомств и пр.
Все перечисленное, вместе с моим заявлением, поможет восстановить истинную картину моего дела.
Сейчас я еще морально здоров и все свои силы готов отдать на служение советской культуре. Несмотря на болезнь (у меня порок сердца), я готов выполнить свой долг советского гражданина в борьбе с немецкими захватчиками. У меня нет и не было причин считать себя врагом Советского государства.
Я прошу Особое Совещание снять с меня клеймо контрреволюционера, троцкиста, ибо не заслужил я такой кары – совесть моя спокойна, когда я утверждаю это. Я мог допустить литературную ошибку, я мог не всегда быть разборчивым и достаточно осмотрительным по части знакомств, но быть контрреволюционером – нет, им я не был никогда!
Верните же мне мою свободу, мое искусство, мое доброе имя, мою жену и моих детей.
Н. Заболоцкий
Алтайский исправительно-трудовой лагерь НКВД,
Ст. Кулунда Омской ж.д., с. Михайловское».
К этому документу, написанному на толстых листах миллиметровки, Заболоцкий сделал краткую приписку:
«Гр. Народный Комиссар. Прилагаемое при сем заявление прошу Вас передать в Особое Совещание НКВД СССР и приказать ему пересмотреть мое дело по обстоятельствам, изложенным в этом заявлении».
На следующий день Николай Алексеевич получил сразу два письма от жены. Из них он впервые узнал, что испытала его семья два года назад в блокадном Ленинграде. Поэт был потрясен:
«Сама судьба сберегла вас, мои родные, и уж не хочу я больше роптать на нее, раз приключилось это чудо. Ах вы, мои маленькие герои, сколько вам пришлось вынести и пережить! Да, Катя, необычайная жизнь выпала на долю нам, и что-то еще впереди будет».
А впереди было «Слово». Уже слышал он звон русских мечей на поле половецком, плач Ярославны на путивльском забрале, зов Овлура над туманной рекой:
Не пора ль нам, братия, начатьО походе Игоревом слово,Чтоб старинной речью рассказатьПро деянья князя удалого?
Зимой 1946 года Заболоцкий, освободившись из мест заключения, приехал в Москву. В его чемодане лежала рукопись стихотворного переложения «Слова о полку Игореве», которое известно ныне каждому школьнику, изучающему чудесную древнерусскую поэму. Жаль только, что не всегда рассказывают ему о том, где и когда перекладывались эти древние песнопения на более привычный нашей уху чеканный пятистопник…
Справка, выданная НА. Заболоцкому, об отбытии меры наказания
А дело Заболоцкого было все-таки пересмотрено – в 1963 году, через пять лет после его смерти: он реабилитирован «за отсутствием состава преступления».
1. Арестованные раньше Заболоцкого литераторы Бенедикт Лившиц и Елена Тагер под угрозами пыток, действительно, дали ложные показания на поэта.
2. С начала 1938 года Ленинградским управлением НКВД руководил Литвин. Его предшественник на этом посту Заковский (Штубис) в конце 1937 года был арестован и к делу Заболоцкого не имел прямого отношения.
3. Никакого заявления, якобы подписанного Заболоцким, в его деле нет. Видимо, это был шантаж со стороны следователя Лупандина или его непосредственного начальника Гантмана.
О Марсиевых ранах: поэт Бенедикт Лившиц
Журнал «Русская литература», № 2,1993 год
Незадолго до ареста Бенедикт Лившиц в одном из своих последних стихотворений написал:
Поэт не мог не предчувствовать наступления «урочной жатвы» 1937 года. Неприятие Октябрьского переворота и последовавшего кровавого разгула демонических страстей было высказано им с предельной ясностью еще во времена Гражданской войны:
Разлад с «безумной жизнию» продолжался до последнего дня. Вслед за Осипом Мандельштамом поэт с горечью признавался: «Уже непонятны становятся мне голоса ⁄ Моих современников». А современники, отринув «устарелые» христианские заповеди, поносили «врагов народа» и кричали о строительстве неведомого рая на земле: им виделась окончательная картина мира, которая, как и некая авангардная живопись, была лишена человеческой перспективы. В свою очередь Сталин, будучи крайне радикальным экспериментатором, как бы идеализировал небезызвестный «черный квадрат» Малевича и стремился превратить живое общество в единый мощный монолит. Спешка объяснялась и оправдывалась накатывавшейся с Запада войной.
