На палачах крови нет. Типы и нравы Ленинградского НКВД - [56]

Вот этот документ, который публикуется впервые.

«В Особое Совещание НКВД СССР, г. Москва.

з/к Заболоцкого Николая Алексеевича, бывш. члена Союза Советских Писателей (Ленинград), арестованного 19.03.1938 года, осужденного Особым Совещанием НКВД к 5 годам заключения в ИТЛ по обвинению в КРТД (контрреволюционной троцкистской деятельности) и по окончании срока задержанного в лагерях в порядке директивы № 185 до окончания войны.

ЗАЯВЛЕНИЕ

1. КАК МОГЛО СЛУЧИТЬСЯ, что в передовой стране мира человек, не совершивший никакого преступления, отсидел в лагерях положенные ему 5 лет и оставлен в заключении до конца войны? Ошибки судебных органов 1937–1938 годов памятны всем. Частично они уже исправлены. Но все ли исправлено, что было необходимо исправить? Прошло уже 6 лет. Не пора ли заново пересмотреть некоторые дела, и в том числе дело ленинградского поэта Заболоцкого? Он все еще жив и все еще не утерял веры в советское правосудие.

2. ЛИТЕРАТУРНАЯ ИСТОРИЯ

Вся моя сознательная жизнь была посвящена искусству, поэзии. Советская власть дала мне возможность получить высшее образование, стать культурным человеком. В 1929 году в Ленинграде вышла первая книга моих стихов “Столбцы”, которая была воспринята как явление в поэзии тех годов необычное. Был заложен первый камень, выработана литературная манера. Многочисленные критические отзывы поднимали дух и звали к большой работе. Этой работой явилась поэма “Торжество Земледелия”, написанная в 1929-30 годах и напечатанная в 1933 году в ленинградском журнале “Звезда” – поэма на тему о торжестве коллективизации, полная утопических мечтаний о золотом веке, когда возродится вся природа, руководимая свободным человечеством, когда исчезнет насилие не только человека над человеком, но и насилие человека над природой, уступив место добровольному и разумному сотрудничеству.

То, что произошло вслед за выходом этой поэмы, было для меня полной неожиданностью и большим ударом. Ц.О. “Правда” поместила резкую статью, в которой поэма расценивалась как враждебное, кулацкое произведение. Критика получила установку, грозные статьи последовали одна за другой. Оглушенный, я замолчал. Что случилось? Меня не поняли? Почему так извратили суть моей поэзии, весь дух моего произведения?

Должен признаться, что смысл происшедшего далеко не сразу был осознан мной. Я был твердо уверен, что нашел новое слово в искусстве. Уже многие мне подражали: на меня смотрели как на зачинателя новой школы. Большие писатели, авторитетные люди читали наизусть мои стихи. Менее всего я считал себя антисоветским человеком. Я осознавал свою работу как обогащение молодой советской поэзии. И, несмотря на это, ц. о. партии отверг меня.

Книжные представления о том, что новое слово в искусстве не сразу признается, еще довлели надо мной. И я решил ждать, ища сочувствия у окружающих. И не печатался до 1935 года.

Но постепенно смысл происшедшего выяснился для меня. В погоне за поэтической культурой я не избежал того, что в дальнейшем стало именоваться формализмом в искусстве. Изощренная форма заслонила в моей поэме ясность ее содержания и дала повод к неправильному ее истолкованию. Способствовала этому и утопическая идея о возрождении природы, частично заимствованная мной у поэта-футуриста Хлебникова. Образовался разрыв между писателем и читателем. Нужно было ликвидировать его, сохранив основные особенности найденного стиля.

Это удалось мне сделать в 1935_37 годах, за эти годы я написал ряд новых стихов и поэм, из которых наибольшую известность получили “Горийская симфония”, “Север”, “Седов”, “Прощание”, напечатанные в “Известиях” и центральных литературных журналах.

В эти годы мои стихи вновь читаются артистами с эстрады, записываются на пластинках. В критике наступает перелом. Появляются серьезные критические работы, высоко оценивающие мои произведения. “Литературная газета” начинает широкую дискуссию о моих стихах. В 1936-37 годах я провел большую работу по переводу “Витязя в тигровой шкуре” Руставели. ЦИК Грузии за этот перевод наградил меня грамотой и денежной премией. В эти годы я – участник всех писательских пленумов и активный работник Ленинградского отделения Союза Советских Писателей.

В расцвете творческих сил, преодолев формалистические тенденции прошлого, получив литературный опыт, я был полон новых больших замыслов. Начал стихотворный перевод “Слова о полку Игореве”. Довел до половины историческую поэму из времен монгольского нашествия. Предстояла огромная работа по первому полному переводу Фирдуси “Шах-Наме”.

3. В ЧЕМ МЕНЯ ОБВИНИЛИ?

КРТД – контрреволюционная троцкистская деятельность – таково обвинение, свалившееся на мою голову, обвинение, позорную печать которого я ношу на себе уже около 6 лет.

Будто бы была в Ленинграде контрреволюционная писательская организация, вожаком которой был поэт Н.С. Тихонов. Вокруг него группировались некоторые к этому времени уже арестованные писатели – Корнилов, Куклин, Лившиц, Тагер, Заболоцкий. В организации были “бухаринские настроения”. Раздували авторитет друг друга. Печатали контрреволюционные произведения, например “Торжество Земледелия” Заболоцкого.