На охотничьей тропе - [56]
— Поедет сюда учёный, смотри-ка, — заметил Тимофей Шнурков. — Кому это нужно по нашим болотам шариться, или худо ему там, в Москве, в белом халате в бирископы заглядывать.
— Может, в микроскопы, — поправил его Ермолаич. — А почему бы и не приехать. Для науки и здесь дел много.
— Пусть будет по-твоему: микроскопы, а только он не приедет. А приедет, так что толку-то? Полежит на бережку под зонтиком, да и поминай как звали. Уж я их знаю. Ещё при царе Николашке приезжал тут один такой. Отрядил меня староста за ним догляд иметь, подать там ему или ещё что сделать. Привёз я его на Мотовилиху. Заставил он меня под берёзками громадный зонтик натянуть, а под ним ковёр разостлать. Уселся на него учёный, микроскоп этот самый перед собой поставил. Я ему из болота воду в склянках таскаю, а он под стёклышками её рассматривает. А потом, видно, надоест, достанет из кожаного чемодана бутыль со спиртом, хватит пару стакашиков с устатку и затянет: «Бывали дни весёлые, гулял я молодец!»… Проспится, начинает похмеляться, а то с удочками на язя сидит. Спрашиваю его как-то: что, мол, ваша светлость, из этой твоей учёности здесь делать будут? А он важности на себя напустил и отвечает: «Каналы копать будем, болота изничтожать, чтобы, значит, травы скоту на корм больше было». Пролежал лето под зонтиком, уехал и только Ванькой звали.
— Так то до революции было. Тогда ведь кому наука служила? Помещикам да буржуям. И сами учёные ещё раньше говаривали: были ихнего же поля ягода, но и то не все. Кое-кто из них, на свой страх и риск, по совести работал, — снова возразил Тимофею Ермолаич. — А сейчас наука служит для народа и учёные — из народа. Ты вон слышал, Ванюшка, Василия Торопова сын большим учёным стал. Лауреат! А ведь из нашей деревни. То-то!
— Так-то оно может и так. Да что-то веры у меня в них нет. Того, лобастого, я и сейчас помню. За ним, как за малым дитём, всё лето ходил, а он и копейки не заплатил. Спросил, так ещё обругал. «Неуч, — говорит. Мужик! Ты должен гордость иметь, что науке дозволили тебе прислужить, а не деньги спрашивать». Так и уехал…
Слушая рассказ Тимофея, Жаворонков улыбался. Затем лицо его стало серьёзным, и он сказал:
— Приедет, Никанорыч, обязательно приедет. Где народ трудится — там и наши учёные. Сейчас без науки и трудиться-то правильно нельзя. Вениамин Петрович Лаврушин едет, известный учёный. Ты в науке кой-какой опыт, оказывается, имеешь, вот и назначим тебя к нему проводником. Сам увидишь, какие теперь учёные…
— Кто, кто едет? — перебила парторга Валентина Михайловна.
— Вениамин Петрович Лаврушин.
— Лаврушин! Вот замечательно! — воскликнула Валентина, — Я его знаю. Он у нас в пушно-меховом институте лекции читал. А как читал? Заслушаешься. «Не ищешь — потеряешь, искать будешь — всегда найдёшь», — частенько говаривал он нам. Бывало и ругал нас, а хорошей души человек. Начнёшь по-книжному ему на занятиях отвечать, сердится. «Это не вы отвечаете, — говорит, — а профессор Формозов, а своё где?» Творчески заставлял ко всему подходить, потому и любили его студенты.
Вот-вот он вам еще раз устроит экзамен, — улыбался Жаворонков, — и нам попутно.
Целый день Валентина думала о предстоящей встрече с профессором Лаврушиным, а вечером, когда они с Благининым сидели на лодке у пристани, сказала ему:
— И верно, жду Вениамина Петровича как экзаминатора, а вдруг что-нибудь не так делаю, не то, чему учили.
— Да помнит ли он ещё тебя? — заметил Иван.
— Не знаю. Может быть и забыл.
Да нет, тебя нельзя забыть. Ты не такая, как все. Ты особенная, хорошая. Я вот до войны с тобой встречался, много после этого времени прошло, и не забыл. А потому, что ты такая…
Когда охотники, загрузив лодки одеждой, продуктами, живоловками, собрались спускать их на воду, на повороте дороги показался газик-вездеход.
У избушки машина остановилась, к ней подошёл дед Нестер, о чём-то поговорил с приехавшими и махнул рукой в сторону пристани.
Первым увидел машину Прокопьев.
Никак райкомовская машина, — сказал он Жаворонкову.
— Похоже, что она. Кто бы это мог быть? — замутил Жаворонков и, обращаясь к суетившимся у лодок охотникам, добавил: — Отставить полный вперёд!
Машина подкатила к пристани и, сделав разворот, остановилась. Из неё легко выскочил секретарь райкома Измайлов. За ним не выпрыгнул, а скорее грузно вывалился незнакомый человек, громоздко-сутулый, с насмешливыми глазами на широком лице и небольшим клинышком рыжеватых волос, будто случайно приклеившихся к подбородку. Человек был одет по-дорожному: в полуболотные сапоги, поношенный плащ и неглубокую шапку, какую обычно носят речники.
— Ну, пушники, принимайте гостей! — весело воскликнул Измайлов и, посмотрев на нагруженные лодки, заметил: — Сезон-то кончился, куда же собрались?
— Новый сезон открываем, Григорий Васильевич, ответил Прокопьев.
Измайлов, обходя охотников, пожимал каждому руку, перебрасывался шутками. Стоявший в стороне приезжий человек удивлялся: «Почти всех знает по имени и отчеству. И в каком бы селе ни остановилась машина, его везде встречают как близкого».
— А ведь говорят, Тимофей Никанорыч, обставил тебя твой дружок, Василий Терентьевич, — заметил Измайлов, здороваясь за руку со Шнурковым.
