На одном дыхании. Хорошие истории - [49]

Смотрю тревожные фотографии, читаю посты, исполненные возмущения халатностью ответственных структур, не менее эмоциональные призывы помянуть погибших и – слава богу, что они есть, – рассказы о том, как люди помогали пострадавшим. Ставлю лайки хорошим и убедительным текстам, сопереживаю и просто переживаю, когда думаю, что под вырванное с корнем дерево или снесенную ветром остановку мог попасть я сам или кто-то из близких мне людей.

Но не могу, да и не хочу прогонять от себя простую мысль: я так реагирую на новость о погибших прежде всего потому, что это москвичи и их смерти случились рядом. Конечно, это обычная и естественная человеческая реакция: беда с соседом задевает за живое куда сильнее, чем гибель десятков, сотен и даже тысяч землян где-то далеко. Сколько за свою жизнь я читал известий о наводнениях, штормах, землетрясениях, ураганах, унесших тысячи человеческих жизней в Азии, Африке, обеих Америках? И сколько раз меня это по-настоящему трогало?

«Обычная и естественная реакция». Могло случиться со мной – буду переживать. Случилось с моим соотечественником – веское основание для сочувствия. С человеком, похожим на меня (по цвету кожи, месту жительства, взглядам и т. д.), – вообще железобетонная причина.

С некоторых пор мне кажется, что сопереживание по территориальному, расовому или национальному признаку – эмоция пусть и естественная, но, я пытаюсь подобрать уместное слово, скорее разрушительная, нежели созидательная. Потому что в ее основе – если быть честным – страх и ассоциация с собой любимым. А там, где страх, места нет любви.

Я не призываю плакать над каждой новостью о гибели рыбаков в Южно-Китайском море или, напротив, культивировать в себе равнодушие, когда речь идет о внезапной и нелепой смерти знакомого по подъезду. Я просто предлагаю помнить о том, что смерть всегда внезапна и никогда не нелепа. Что на самом деле, если хорошо подумать, человек, умерший под развалинами дома на Гаити, к Богу и к вам не дальше и не ближе, чем мужчина, погибший под деревом на Ломоносовском проспекте.

И пожалуй, главное. Лучшее, во что можно превратить энергии страха, сопереживания или негодования – если, разумеется, у вас нет возможности лично помочь пострадавшему или родным погибшего – это забота о живых. Услышал о гибели человека, испытал сильную эмоцию – позвони для начала и скажи что-нибудь хорошее и теплое тому, кто тебе дорог. А если абонент недоступен – хоть первому встречному.

Ретроград

Среди моих приятелей и подруг есть человек пять в возрасте от двадцати пяти до шестидесяти, кто в переписке в эсэмэсках или мессенджерах давно не ставят знаков препинания и подчеркнуто «с прибором» кладут на вопросительные знаки. Типа тренд, новая стилистика и вообще я ретроград. Ну и ладно.

Но сегодня было весело. Договариваемся о деловой встрече с редактором (двадцать девять лет), и в какой-то момент она мне в ответ на просьбу уточнить время и место пишет: «В понедельник днем там-то». Я отключаюсь, а через пару часов читаю подряд несколько сообщений «ну так что», «чего молчите», «мне надо график строить». Я пишу: «Так мы же договорились вроде, вы сами написали, что в понедельник там-то». Она: «Да нет! Там же вопрос был!» Я: «Там утверждение было, без всяких вопросов». Она: «Ну я всегда так спрашиваю».

И тут самое интересное.

– Может, стоило все-таки потратить килоджоуль энергии и поставить знак вопроса?

Кучу времени бы сэкономили. А то просто «казнить нельзя помиловать» получается.

– Как вы сказали? «Казнить нельзя помиловать»? Прикольно звучит. А это о чем ваще?

Встреча. С редактором. Отменил. Точно ретроград.

Планета, где я нашел жизнь

О том, что 7 мая – День радио, я знал с пеленок, поскольку именно в этот день родилась моя бабушка, Ольга Ивановна Лукина, посвятившая моему воспитанию больше времени, чем оба любимых родителя-журналиста, вместе взятые.

Геолог по профессии, она часто повторяла, что не только родилась в День радио и знает азбуку Морзе, но и воспитала дочь – прекрасного теле– и радиожурналиста Наталью Коробову (мою маму).

Я же со школьных лет радио ненавидел за будившую меня мрачными зимними буднями «Пионерскую зорьку» и вообще был уверен, что, в отличие от телика и журналов, от радио пользы ноль. Так вот, именно бабушка в 1986 году, когда мне стукнуло четырнадцать лет и я начал осознанно учить английский, достала с балкона древний, но мощный радиоприемник, починила его своими золотыми руками и показала, как ловить Би-би-си и «Голос Америки»! В итоге радио не только помогло парню из Орла подготовиться к экзаменам в МГИМО, но и открыло совершенно новый мир, которого не существовало ни в телевизоре, ни в журналах.

Впрочем, при всем юношеском пристрастии к «вражьим голосам» моими ролевыми моделями были люди, чьи голоса по радио я не слышал. Легендарные журналисты-международники Бовин и Боровик, Кондрашов и Стуруа… Путешествовать по свету, печататься в газете и вести свою передачу на телевидении – вот о чем я мечтал в четырнадцать лет и чего добился уже к двадцати пяти годам. Конечно, благодаря «Европе плюс», «Серебряному дождю», «Эху» и «Нашему радио» я стал свидетелем невероятной реинкарнации радио на постсоветском пространстве – на протяжении 90-х оно фоном играло во всех моих автомобилях, – однако представить в роли радиоведущего себя любимого я не мог и даже не пытался как минимум до начала нулевых. Зачем, если все, чем я полагал необходимым поделиться с человечеством, можно было сказать в общенациональном телеэфире?