На меня направлен сумрак ночи - [65]

(В тюрьме во время следствия на Гинзбурга действовали большими дозами психотропных средств. На суд вышел изможденный человек, почти старик с седой бородой. После последнего слова он за дверями зала суда упал в обморок, пришлось делать реанимацию. Обмен для него был неожиданностью, он был готов отсиживать все 8 лет строгого режима.)

Обмен такого рода был последним. После ввода советских войск в Афганистан в декабре 1979-го, когда международные отношения были окончательно испорчены, давление на всякое инакомыслие в стране усилилось. По принципу «Раз пошла такая пьянка – режь последний огурец».

В последний день августа 1979-го уехали мои нижегородские друзья Павленковы. Перед их отъездом я приехал в Горький. Мы выбрались в Семенов – побродить по старому городу и посетить музей хохломской росписи. В Москве они остановились у своих друзей Федоровых, с которыми познакомились еще в молодости в Васильсурске (Коля Федоров был бакенщиком на Волге). Часть багажа отправлялась официально, а чемодан с рукописями, архивом – нелегально, через западные посольства. Неоценимую услугу Владлену, и не только ему, оказал в этом деле корреспондент Франс-Пресс Николай Милетич. Молодой, веселый, рисковый, серб по национальности, он получил у Юры Гастева прозвище Серп и молот (серб и молод). Поезд уходил с Белорусского вокзала. Владлен был бодр, а у Светланы было опрокинутое лицо. Прощались-то, как многим казалось, навсегда.

Именно во время их пребывания в Москве я познакомился, а потом подружился с замечательной московско-ленинградской семьей Кулаевых–Ботвинников. Их квартира на Моссельмаше на долгое время стала моим пристанищем во время поездок в Москву. Борис Кулаев – профессор, известный биолог, участник войны, командовал противотанковой батареей, дважды был ранен. Доброжелательный, широкий, неунывающий, любящий муж и отец. Ноэми Ботвинник, дочь питерского историка М.Н. Ботвинника, биохимик по образованию, пронзительно умная, рассудительная и одновременно эмоциональная, играла важную, по-настоящему не оцененную роль в правозащитном движении, хотя «на поверхности» не была широко известна. Она помогла устроить судьбы множества людей, передала на Запад массу самиздатских документов, ездила в магаданскую ссылку С. Ковалева и в 1980-х годах была на волосок от посадки (обыски в квартире были в 1980-м, 85-м и 86 гг.). Об ее отваге и стремлении помочь любому человеку говорит один только эпизод. Крепко пьющая соседка потеряла ключи от квартиры и просилась перелезть с балкона на балкон, чтобы открыть свою дверь изнутри. «Она же пьяная, разобьется!» И Эми сама проделала эту рискованную операцию.

Семья дружила с А. Марченко, Л. Богораз, Ю. Гастевым. А когда Ковалев после своего десятилетнего срока в 1984 году вернулся и находился под надзором, Борис и Эми нашли ему квартиру в Калинине, помогали обустроиться там и принимали в Москве. В их квартире на Моссельмаше всегда кто-то гостил. Приезжали питерцы, казанцы, нижегородцы… Сергей Шибаев в 1983 году жил у них постоянно, да и потом бывал часто, получая тепло и понимание. У Кулаевых я встречался с Игорем Павленковым, профессором Пугачевым и Сергеем Шибаевым. В этой атмосфере выросли замечательные дети Стеша и Саша, которые сейчас работают в правозащитных организациях.

В 1980-м уехал в Германию и был лишен гражданства Лев Копелев (прототип Льва Рубина из «Круга первого»). За год до его отъезда меня познакомил с ним Миша Утевский. Представил как поэта. (Говоря о себе, Миша представлялся: «Кто я? Я – общий друг».)

22 января 1980 года Сахарова выслали в Горький. (Во время ссылки Андрея Дмитриевича я несколько раз с разными поручениями побывал у него в московской квартире на ул. Чкалова. Беседовал с Еленой Георгиевной, ее рассуждения мне были близки. Она производила впечатление человека цельного, верного, с твердыми моральными убеждениями, но без капельки догматизма. Говоря о своем тогдашнем положении, она печально констатировала: «Ничего нового. Я всю свою сознательную жизнь отправляю посылки кому-нибудь в лагерь».)

В апреле 1981-го в шестой раз арестовали Анатолия Марченко. В этом же году под угрозой посадки эмигрировали мои московские друзья Юра Гастев, Александр Бабенышев.

Гастев последние месяцы жил на квартире у Кулаевых. Именно туда пришел в ноябре 1980-го сотрудник МВД (или КГБ) и пригласил его на беседу в соседнее отделение милиции. В гостях у Кулаевых в это время были Игорь Павленков и я. Решив, что ни в коем случае Юру нельзя отпускать одного, мы с Борисом Степановичем пошли вместе с ним в отделение. (Игорю, как работнику номерного предприятия, туда ходить не следовало.) Пока с Юрой шла «профилактическая» беседа, мы с Борисом сидели в коридорчике. Дежурный милиционер, узнав, что мы друзья Гастева, посоветовал «держаться подальше от таких друзей».

1 февраля 1980 года улетала Арина Гинзбург. После обмена Алика она оставалась в Москве в надежде взять с собой Сергея Шибаева, которого Гинзбурги считали приемным сыном. Сергея загнали в стройбат на Крайний Север, в Тикси, пытались получить показания на Алика, всячески третировали. А когда он в 1979-м демобилизовался, ему несколько раз отказывали в выезде под предлогом, что его мать не дает согласия. Провожать Арину с детьми в Шереметьево поехали человек тридцать. Было очень холодно. Женщины плакали. На прощание Арина всех нас перекрестила.