На маленькой планете - [6]

— Я все знаю, Уля. Ты б ко мне никогда не приехала, ты гордая… У меня дети. Самый первый, я тебе писал, помер, а остальные мал мала меньше: одному три, второму пять, а третьему семь лет. Вот в каком я положении. У меня к самому себе жалость. Хочешь, или мы с тобой можем уехать? Как ты захочешь, — быстро проговорил Иван. Теперь голос был знакомый, и казалось Уле, что Иван говорил правду, что так оно и будет, пожелай она.

— Ты все знаешь, Иван, все тебе известно заранее. А мне со своей совестью что посоветуешь делать?

Уля вытерла мокрые щеки и отвернулась от Ивана. В деревне было тихо и спокойно; посверкивая на солнце, летела паутина; в саду был слышен шорох листьев, слетающих с яблонь. Иван замолчал, а Уля старалась не плакать. Она подумала о том, что вот он приехал, но ничто не изменилось, ничего не произошло и все волнения ее были пустыми. Вокруг было так буднично, как всегда, в любой день, и Уля стала оглядываться, пытаясь заметить хоть что-нибудь, что говорило бы, что сегодня не так, как было вчера или год назад, но все было именно так, как вчера, как год назад, как двадцать лет назад, как, наверное, тысячу лет назад, и во всем преобладал покой, и оттого, что кругом было спокойно, Уле стало вдвойне нехорошо.

— Мне было так тяжело, — сказал Иван. — Думаешь, нет?

— Тебе ли только? А обо мне подумал? Мне ли легко было?

— Думал. Честное слово, ночами не спал, места себе не находил. Сколько думал еще!

— А потому и ушел? — сказала Уля. Ее тронуло то, что говорил Иван, но и разозлило.

— Нет, была причина, — ответил быстро Иван.

— Ну как же, причины были, конечно, важные, а как же! — громко, растягивая слова, сказала Уля. — Уйти бы, а причины всегда найдутся. Как же! Она ведь тебя с войны ждала, твоя верная фронтовая подруга, а я здесь ни при чем, я тут гуляла и крутила направо и налево. Так? Она тебя ждала, а ты не мог, страдал и не отказал? Да? Эти причины? Ей не с кем было, наверное, в постели… Может, она тебя всю войну ждала? Она по тебе плакала и молилась по ночам! Может, она? А я без детей осталась, а мне перед людьми стыдно, что всю жизнь даром из-за тебя прожила и не имею ни сыновей, ни дочерей, а жизнь — вот ее конец, а я пустая.

— Уля, зачем ты? Зачем о ней так? Она умерла.

— А то, что она паскуда! — выкрикнула Уля. — Она умерла, зараза, но оставила после себя детей, а для тебя она еще сейчас добрая, а я плохая, я злая! Уйди от меня. Не хочу даже видеть тебя! Она ведь знала, что у тебя жена. Знала! И ты знай, Иван, что с лица она хужей меня. Я видела ее. Сухая, как жердь! И в рост чуть не выше тебя. Ну что ты в ней нашел? Что? Лучше б уж избил, чтобы хоть злость сохранилась на тебя все время. Ну, так я такая, что хуже некуда, что и бить меня даже не стоит и приезжать ни разу не надо. Ты стал чужим с ног до головы. Куда нам теперь, зачем на старости лет?..

— Уля, у нее ребенок был, — тихо проговорил Иван. — С войны.

— Ага, с чужим ребенком взял! Ха-ха! Всего счастливого, — заговорила Уля, заговорила с каким-то злорадством, чувствуя себя сейчас, как никогда, окончательно униженной Иваном. Она глядела на Ивана, но не видела его. Она ничего не видела и не слышала и стала говорить ему что-то резкое, стараясь говорить грубее, обиднее и неприятнее, желая этим уколоть его, и не могла понять, что с нею происходит. «С чужим ребенком взял, а меня бросил, куда уж хуже», — вертелось у нее в голове.

— От меня ребенок, от меня, — сказал Иван, подождав, когда она кончит, и встал. — Не мог же бросить своего ребенка. На фронте случай попутал. А любить я ее никогда не любил.

Накричавшись, Уля смолкла. У нее разболелась голова и перед глазами прыгали красные круги. Она никак не могла совладать с собой, и чувствовала себя все более обиженной, оскорбленной и несчастной, и решила до конца быть твердой в своем несчастье:

— Уходи, Иван, уходи. Не могу быть с тобой. И все. Уходи. Я тебе совсем чужая, такая, что просто ненавижу. Совсем ненавижу! — выкрикнула Уля, осеклась и тут же подумала: «Что я делаю?»

По улице, направляясь к ее дому, шла двоюродная племянница Ивана с тремя детьми, и Уля, увидев племянницу, детей, осторожно приподнялась и с ужасом оглянулась на Ивана. Она вдруг все поняла, что-то в груди у нее подалось и мягко поплыло по телу, туманя глаза. Уля присела.

Иван снял фуражку, вытер потное лицо, растерянно глянул на Улю, на ее дом, неуклюже, спотыкаясь на своих негнущихся, одеревеневших ногах, заспешил к детям. Он был убит, испуган за детей. Уле стало больно видеть его в новом костюме, в новых сапогах, жалким, убитым горем, и она совсем растерялась.

— Не нашел маму, — торопливо, проглатывая слова, боясь оглянуться, говорил Иван детям, разводя руками и стараясь заслонить Улю спиной от глаз детей. — Мамочки, деточки мои, не нашел. Она уехала снова…

— Хочу к маме! — закричал самый маленький, выглянув из-за Ивана. — К маме! Хочу…

Увидев Улю, он, спотыкаясь, затрусил к ней, растянулся у ее ног и громко заревел:

— Ма-ма! Ма-мочка! Моя мамуля!

Она взяла худенького ребеночка на руки и села опять на колоду. Иван моргал и тоже растерялся, стараясь не глядеть на Улю, и все порывался забрать у нее ребенка, потом махнул рукой, опустился рядом и вдруг горько заплакал.