На маленькой планете - [16]

Минуту спустя всем стало неловко сидеть молча, смотреть друг на друга и тихо, ни о чем не говоря, улыбаться. Слышно было, как дул ветер, как затукали о влажную землю мягко и глухо яблоки, а ветви деревьев раскачивались и жалобно стонали; среди этого молчания казались некстати потукивания яблок, и глухое стенание веток, и весь этот ветер с его посвистыванием и шумом.

— Спать, спать, баиньки, — сказал Николай. — Все гениальные люди много спали. Вот закончу техникум и институт, стану настоящим гением и буду только спать. Да, много спать. Человек рожден для того, чтобы спать, — засмеялся Николай, и мало-помалу начали смеяться все.

— Молодец, — проговорил Роман.

«Поверила или нет?» — думал он.

Роман думал о случае на реке. Думал об этом и ночью. Он много бы дал за то, чтобы мать Николая, узнав всю правду, все же поверила в него. «Коленьку я вам поручу без колебаний». «Но теперь она не скажет этого», — решил он, вспомнив, как они замолчали, когда он сказал о девушке, как было неловко, вспомнил тихий ее голос, преувеличенно мягкий и спокойный, как та сказала ничего не значащие слова «я вам не верю», как пристально и долго глядела потом оценивающе на него, а затем ушла спать, даже не попрощавшись, и у него не осталось сомнения, что она не поверила ему. Утром Роман встал пораньше, на цыпочках вышел из комнаты и побежал на остановку автобуса.

С первым автобусом уехал домой.

Отец ремонтировал автомашину во дворе. Он вылез из-под машины и недоверчиво улыбнулся, увидев похудевшего, осунувшегося сына.

— День рабочий, — сказал он, — значит, ты не в гости, а совсем. Правильно?

— Уеду, — устало сказал Роман. — Уеду, и все, — заплакал он. — Я не могу здесь, уеду…

— Куды уедешь? — спросил отец, моргая и тоже чуть не плача. — Куды уедешь от дома, от себя? Куды?

— Поеду, — сказал Роман.

И после обеда уехал в район, долго бродил по городу, разглядывая афиши. Вечером, незадолго до конца работы, остановился около здания суда, постоял и тихонько толкнул дверь.

Через некоторое время около дома появился отец Романа, который на расстоянии все время следил за сыном. Он внимательно прочитал вывеску на здании, снял фуражку и помахал ею перед собой.

В полутемном коридоре навстречу Роману поднялся сухонький старичок, видать, вахтер, без пиджака, в синей, вздутой на спине рубашке, отчего казался горбатым, и, прихрамывая, вышел навстречу.

— Кого? — спросил он тихо и покашлял. — Конец работы.

— Я бы хотел только узнать, проконсультироваться, — ответил Роман глухо. — У меня такой случай вышел…

— Конец работы, — твердо ответил старичок, поглаживая гладкое, розовенькое лицо. Его неподвижные глаза, привыкшие, видать, и не к таким рассказам, настороженно и вместе с тем лениво глядели прямо Роману в лицо, в них было то легкое, насмешливое презрение, которое бывает у людей, привыкших ко всему. Он гладил пальцами щеку и не перебивал горячившегося Романа, ругавшего себя на чем свет стоит. А когда Роман кончил, взял его за локоть, с легкостью повернул лицом обратно к выходу.

— Вот чего, — сказал и тихонько покашлял. — Тебе ударило в голову… Тебе нужен хороший ремень. Иди. Придешь — на пятнадцать суток…

Роман вышел и долго стоял около здания, стараясь все хорошенько обдумать.

На следующий день Роман уезжал в Тулу к родственникам. Его провожал отец. Отец молчал и сурово смотрел прямо перед собой, а Роман глядел на отца, на идущих людей, вспомнил слова отца о том, что далеко от себя не уедешь, и, хотя, идя к поезду, начал сомневаться, что поступает правильно, все же уговорить его не уезжать отец не мог.

Они подошли к поезду вовремя, и Роман уехал.

1970

БЕСКОНЕЧНЫЕ СТРУНЫ ПРЯХИНА

I

К вечеру разыгрался буран, и Пряхин, собиравшийся в район но своим депутатским делам, отпустил «газик», на котором думал ехать, и отложил поездку.

Он оделся, посидел некоторое время в сельсовете, не снимая полушубка, задумчиво колебля в себе и прислушиваясь к давно появившейся мысли о прошедшем без пользы дне, о сотнях таких же дней, скрутил папироску из разломившихся сигарет и закурил. В сельсовете никого не было, глуховато стучали стенные часы, тишина мурлыкала свою незатейливую песенку.

«Вот сижу здесь, люди ходили, просили, умоляли весь день, и я им был нужен, а сейчас каждый сидит дома, решает свои дела, и никому я не нужен, никто о Пряхине не вспомнит, и, выходит, что каждый человек живет сам по себе», — грустно подумалось ему. Он крепко затянулся, выключил свет и, все еще боясь расплескать свою мысль, медленно направился на улицу.

На пороге нахлобучил поглубже шапку, повернулся навесить на дверь замок, и в это время сквозь шелестящий гул снега краем уха уловил чьи-то торопливые шаги.

— Андрей Петрович! — послышался знакомый голос. По голосу Пряхин узнал тракториста Николая Саворина. — Андрей Петрович!

— Чего тебе, Коля?

— Да ведь это, Андрей Петрович, Денисов-то умрет. Ей-бо! Ой, помочь бы надо, Андрей Петрович.

— То есть как?

— Ну мы, Андрей Петрович, обычное дело, туда суемся, в этот домишечко, который на отшибе-то, вот где Лисий овраг, а он, Андрей Петрович, лежит… На лавке, головой будто ворочает… и лежит. Ну?