«На лучшей собственной звезде». Вася Ситников, Эдик Лимонов, Немухин, Пуся и другие - [130]

И собственной зловещей худобой,

И грязной, поседевшей раньше срока

Щетиною на коже впалых щёк…

А Вечное, Всевидящее Око

Ежеминутно смотрит сквозь волчок.[162]

Вспоминая кипучую жизнь Акимыча, я до сих пор не понимаю, как его хватало на стихи, переводы, застолье, рыбалку, любовь и дружбу… – на все, кроме, впрочем, семьи.

С наступлением «оттепели», когда его выпустили из лагеря, и он обретался за пресловутым «101 километром» в Тарусе, и с начала семидесятых, когда в катакомбах андеграунда закипели вулканические страсти, дом Акимыча был одной из «горячих точек», местом, где брожение умов изливалось цветистыми словопрениями.

Кто только не сидел за столом у Акимыча! Зимой – в его московской квартире «на Щуке», летом – в избе в селе Юминском, неподалеку от древнего городка Кимры. Сюда приходили известные и не известные поэты, переводчики, художники, лесники, настройщики роялей, электрики, рыбаки… Акимыч, по определению его сына Эдика, был настоящий аристократ, ибо, всегда оставаясь самим собой, охотно и непринуждённо сходился со всякими людьми в их обыденном существовании, за исключением, пожалуй, лишь чиновников на различных начальственных уровнях.

Существует мнение, что гуманная советская власть, отказав неблагонадежным литераторам в праве на публикацию оригинальных произведений, не бросила их на произвол судьбы, а пристроила к вполне сытной кормушке – литературному переводу. В советское время эта область литературной деятельности цвела пышным цветом, и на тучной ниве переводов «произведений литературы народов СССР и братских социалистических стран» кормилось целое племя переводческой братии. В их среде «великолепная четверка» молодых поэтов – Мария Петровых, Семен Липкин, Арсений Тарковский и Аркадий Штейнберг – была одной из самых ярких товарищеских групп непечатающихся поэтов.

Прославил свое имя Акимыч двумя начинаниями – участием в издании альманаха «Тарусские страницы» и переводом поэмы «Потерянный Рай», сочиненной Джоном Мильтоном, пуританским диссидентом эпохи английской буржуазной революции.

Литературно-художественный иллюстрированный сборник «Тарусские страницы», изданный в 1961 в Калуге, задумывался его составителями как вполне верноподниченский, но либеральный по духу манифест в рамках хрущевской «оттепели». Подборка имен неупоминаемых в то время классиков отечественной культуры (И. Бунина, Н. Заболоцкого, Э. Мейерхольда, М. Цветаевой) вкупе с маститыми либералами – Ю. Олешей и К. Паустовским и большой группой молодых литераторов (Б. Ахмадулина, А. Вознесенский, Б. Окуджава, Н. Коржавин, Г. Сапгир и др.) должно было, по замыслу составителей, демонстрировать непреходимую целостность русской культурной традиции, ее способность к выживанию в экстремальных исторических ситуациях, к творческому развитию и обновлению. Расчет составителей альманаха на нейтральное отношение властей не оправдался: «Тарусские страницы» были замечены не только читателями – живейший интерес! – но и высоким надзирающим начальством: крайнее раздражение! Последовали резкие оргвыводы на уровне Бюро ЦК КПСС и репрессивные акции против составителей и участников альманаха, жесткость которых была, однако, смягчена Н.С. Хрущевым, после того, как у него на приеме побывал имевший в те годы имидж «народного защитника» Константин Паустовский. Само же издание было изъято из продажи и полностью уничтожено.

И все же делом всей жизни, к завершению которого, по его собственным словам, он шёл с ранней юности, был для Аркадия Штейнберга перевод поэмы Джона Мильтона «Потерянный Рай» («The Paradise Lost»). Интересно, что Акимыч, будучи совершенно чужд мистицизму какого-либо толка, как и многие советские интеллектуалы его поколения, воспринимал поэму Мильтона отнюдь не в эзотерическом ключе, а как аллегорическое протестное сочинение, своего рода гимн вольнолюбивой душе, рвущейся на свободу. Однако поскольку поиски Фаворского Света всегда составляют неотъемлемую часть повседневной жизни российской интеллигенции, а поэма напрямую затрагивала предметы из арсенала «Божественного» и «Метафизики», подвижная фигура Акимыча приобрела ореол харизматичности. Сам Акимыч неоднократно приезжал к отцу Александру Меню, окармливавшему в те годы российскую либеральную интеллигенцию,[163] и вел с ним проникновенные беседы. Поводом к их знакомству и встречам служил именно переложенный, переосмысленный и пережитый на русском языке «Потерянный Рай» Мильтона. Православие, даже явленное в лице столь обаятельной и эрудированной личности, как о. Александр Мень, нисколько не прельщало Акимыча. В беседах на эту тему он горячо отстаивал весьма спорную точку зрения, что, мол-де, современное христианство по существу должно называться «павлианством», ибо давно уже перестало следовать учению Иисуса из Назарета. Для него, как и для пуританина Мильтона, Бог был символом Великого Неизвестного, Высшей Красоты и Мыслящего Разума. Бог как живое Бытие был истинным Богом Акимыча – типичного агностика с ярко выраженным, в модусе Спинозы, пантеистическим ощущением мироздания.

Перевод «Потерянного Рая» Джона Мильтона, выполненный Аркадием Акимовичем Штейнбергом для уникального 100 томного издания «Памятники мировой литературы», поставил его в один ряд с титанами переводческого ремесла – Михаилом Лозинским и Борисом Пастернаком. Но для переводческой братии он по-прежнему был «Акыныч», т. е. числился маститым популяризатором поэтических талантов народов СССР и близких к ним по классу представителей стран социалистического содружества. Обычно сам Акимыч относился к подобного рода оценкам своей персоны вполне доброжелательно, хотя при случае мог и огрызнуться.