На линии - [82]

— Что за чушь? — сидя в кресле, Эссен даже перебросил ногу на ногу. — Впрочем, раз начали — читайте.

— «…А ежели сего учинить самим Вам невозможно, — продолжил после паузы Герман, — то прошу я всеподданнейше представить о сем Его Императорскому Величеству.

И также за невозвращением из Санкт-Петербурга посланников наших, султана Арынгазы Абулгазиева и тархана Юсуфа Сарымова, ордынцы причитаются весьма недовольны, не ведая, по какой причине им сюда не позволяют. Когда б наши настояния уважили и приняли во внимание, то тогда бы мы, конечно, представиться могли б Е. Им. В., а инако ордынцы наши отнюдь спокойными и довольными быть не могут…»

— Каков разбойник! Еще грозить осмеливается?!

Однако взглядом Эссен попросил продолжать.

— «…Итак, если желательно Вам завести с нами дружбу и усердие Ваше присовокупить с усердием нашим, то в таком случае отправьте к нам надежного чиновника.

В уверение чего я, тархан, Юламан Тленчи, за неимением собственной печати, приложил принадлежавшую умершему брату моему Бастубай-тархану, а старшина Кульмугамет Джаныбеков собственную именную».

Урядник Плешков был вторично послан к Юламану. С ним был отправлен конфидентом[40] хорунжий 11-го Башкирского кантона Биккинин. Однако того, что составляло предмет страстного желания Юламана, — письма от Военного губернатора с ними не было. Эссену, абсолютному хозяину в бескрайнем Оренбургском крае, казалось унизительным переписываться с разбойником и самозваным ханом.

Юламан был взбешен. Уединившись с хорунжим Биккининым, они составили новое письмо в Оренбург.

Из письма Юламана Тленши Петру Кирилловичу Эссену

«…Но от Вас письменного уведомления не получили, почему и усомнились, что они есть Ваши посланные, для чего отправляем к Вам одного муллу, а Плешкова и султанов задерживаем, с третичным прошением о нуждах наших и с сим же муллою просим уведомить. По получении же ответа тотчас всех отпустим и впредь покорнейше просим при подобных случаях присылать к нам с бумагою…»

В тени мятежной тучи оставался и есаул Падуров. Цель первого хозяина его, киргизца Чоки, заключалась в обмене есаула на своего родственника, томящегося в Оренбургском остроге и предназначенного для поселения в Сибирь. Но с переходом Падурова в руки Юламана пленение обрело характер политического события, определившего причины враждебного отношения киргизцев к России и степень участия в этом Хивы.

44

Из бумаг Войсковой канцелярии

Назначенные к переселению красноуфимские казаки распределены:

А. На форпосты Оренбургской военной линии:

1. Гор. Верхнеуральск — 36 семей

2. Ф. Урлядинский — 46 семей (часть их поселить в Стрелецком редуте)

3. Ф. Санарский — 25 семей

4. Ф. Боровской — 25 семей

5. Ред. Луговой — 28 семей

6. Ф. Прорывный — 25 семей

7. Ред. Алабужский — 25 семей

Итого — 210 семей (на каждую выдать по 75—100 рублей)

Б. На форпосты Новоилецкой военной линии:

1. Ф. Линевский — 35 семей

2. Ф. Новоилецкий — 65 семей

3. Отр. Буранный — 15 семей

4. Ф. Изобильный — 25 семей

5. Ф. Ветлянский — 30 семей

6. Ф. Мертвецовский — 30 семей

Итого — 200 семей (на каждую выдать по 150 рублей)

Всего — 410 семей

Больше месяца красноуфимцы мозолили дороги. Лишь в самом конце июля 114 казаков и 1 урядник прибыли в Илецкую Защиту.

Скрипели на ветру ворота. Присевший на бугорке солдат трепал за ушами лохматого, сложившего на лапы язык пса. Отставленное ружье подпирало слинявшую будку у главного, одного из трех, въезда в городок. Зевнув, солдат потянулся было за ним, но встать поленился — свой народ едет, православный.

Ретраншамент[41], внушая уважение на снятом унтер-шихтмейстером Никитиным для военного губернатора Эссена плане, в яви представлял плоский земляной вал, не подправляемый со дней возведения. Кое-где с поросшего склона досужие козы щипали траву.

Проезжая вытянутые бревенчатые срубы — провиантские магазейны военного ведомства, прибывшие увидели дремавшего под пудовым замком вахтера.

— Где, скажи на милость, начальство квартирует?

— До какого ж охота? По соли старшего или коменданта? Еще атамана имеем.

— Проводи к коменданту, коли можешь, — Пожилой урядник, вконец задерганный тысячеверстным переходом, спешил сбросить с себя груз вожака в немилом деле и, слившись с одностаничниками, костерить погнавших их на Илек-реку.

Направо за магазейнами и налево уныло выперли из земли подслеповатые саманные домишки, коньками в пояс.

— Будто на коленках стоят, — с укором бросил Ефим Чигвинцев, работящий красноуфимский казак, дюжиной ударов валивший могучую ель, что стиснули родную покинутую станицу.

Привыкшие к просторным рубленым избам, красноуфимцы с презрением оглядывали мазанки, в которых, по их мнению, и скотина, если ее привести, и мычать откажется, а не то что телиться.

— Так ведь это небо у нас одно, а земля разна, — заступился провожатый — вахтер провиантских складов, отставной унтер Григорий Епанешников. — Меня-то солдатом поводило, и у вас был, знаю. Сюда закатило — и вот, видите, сроднился со степной сторонкой… А примечаю: и вашим братом казаком стали в бабки играть?

— Без тебя базлаков хватает!

— Мне что… Я, мож, присоветовать по-старожильски… А так котятками слепыми потопят.