На легких ветрах - [15]

Мотор стонал и надрывался, а оба трактора не двигались. Лешка засмотрелся назад, а когда обернулся — обомлел: гусеницы нового трактора тоже ушли в грязь. Сухой была только верхняя корочка земли, а под ней болото. И этот трактор повис на брюхе, болтая вхолостую гусеницами.

Солнце стремилось к полудню, шпарило спину, а Лешка, загребая ботинками песок, спешил к третьему трактору.

«Зачем подогнал прямо в лоб? Нужно было сбоку, по сухому», — объяснял он сам себе.

Теперь Лешка был ученым. На третьем тракторе подъехал к солончаку сбоку. Зацепил трос и…

«Все-таки нужно было под меньшим углом вытаскивать. Кто же ставит трактор почти поперек севшему, идиот!» — ругал он кого-то, а скорее всего себя, вылезая из кабины ставшего беспомощным третьего трактора.

Бросить бы все и убежать. Но куда? И он побежал… За четвертым. Напрямик через пахоту.

Дед Витя храпел по-прежнему, только уже в холодке. Этот трактор Лешка угнал по-воровски и тоже посадил — не владели руки. Потом пятый…

Садилось солнце. В болоте стояло пять тракторов. Такое скопище железной мощи у всякого вызовет восхищение. На капотах издевательским блеском играли закатные лучи.

Лешка сидел на колесе прицепа и глядел туда, где в красноватом зареве горизонта метался по опустевшей бригаде дед Витя.

«Будешь знать, как спать, — думал он. — Так тебе и надо. Проснулся бы раньше, может, ничего и не было бы».

Повозились механизаторы после концерта на совесть. Злобой, а потом насмешками довели Лешку до слез. Тракторы, конечно, вызволили, а бригадир пообещал Лешке влепить в характеристику «благодарность».

На том и закончился Лешкин звездный час, затянувшийся до самых потемок. Настя одна и посочувствовала ему молча. Он это видел. Придет ли она завтра?

Неторопливо укладывалась на отдых степь. И вскоре задремала, чуткая и настороженная, окруженная дозорными огнями широко раскиданных по ней целинных поселков и бригад.

Не мигала, не качалась на столбе у столовой лампочка. Светила ровно. Тихонько постукивали тельцами о ржавый ее абажур ночные мотыльки. Так же ровно плыл электрический свет в потемки, растворяясь в них, и, может, манил из ночных глубин запоздалого путника, в кровь сбившего ноги на коварных ночных дорогах. Ночь в целинных степях — мастерица напустить дурмана в глаза: пригладит бугры и колдобины, сместит расстояния и приветит недосягаемыми, а то и несбыточными огнями.

Прошла добрая половина ночи, а в пятой бригаде не спал один человек — бригадир. Ворочался, кряхтел в ответ на злобное шипение жены. Пробовал заснуть, вновь ворочался, вновь закуривал и думал…

Да и как уснешь, если не сегодня ночью, так завтра утром обязательно будет дождь. Об этом весь вечер кричал закат, и резкие порывы ветра — раз ветер, значит, дождь. А это еще один день коту под хвост. А земля подошла, словно тесто в квашне, и каждый лишний день без сева — преступление. Только ничего не сделаешь с мокрой пахотой: облепит грязью сошники и колеса — ни туда, ни сюда.

…Уснул бригадир далеко за, полночь, и сон его был таким же тревожным и настороженным, как ночная степь. А немного погодя, сначала вдалеке и тускло, потом все ближе и ярче высветили темноту грозовые всполохи. Вот они охватили полнеба. И как бывает в казахстанских степях, неожиданно и ярко, до рези в глазах полоснули небо от края до края сразу несколько молний, будто раскололи его вдребезги.

Над пятой бригадой гроза. Она билась в стекла, долбила шиферные крыши домов, смывала штукатурку со стен — бесилась до рассвета.

А утром взошло солнце, молодое, ласковое… Небо под ним было прозрачным. Натерпевшись за ночь страха, горласто и радостно приветствовал обновленную степь Настин петух. Он тоже любил жизнь!

Проснувшись, Лешка не застал дядю Васю. Увидел кое-как заправленную койку да недопитый чай на столе — бригада, невзирая на ночной дождь, видно, готовилась к посевной. В окно слепило солнце.

Что ж, видно, после вчерашнего «рекорда» его оставили в бригаде на положении аристократа. «Чем плохо», — подбадривал он себя, натягивая не обкатанную в настоящей работе спецовку, зашнуровывая крепкие рабочие ботинки. Но ощущение собственной никчемности и непричастности к делу зрело в нем запоздалой тополиной почкой — еще день, от силы два, и она лопнет, затрепещет на ветру крохотным зеленым фонариком.

В столовой Настя ошпаривала кипятком большие армейские термосы — готовила их к вывозу обеда в поле.

— Я уж думала, с голоду помрешь, не проснувшись…

Шутка походила на издевку. И странное дело: в хлопотливой сегодняшней поварихе ни капельки не осталось той, «подлунной», Насти. Ради чего он, балбес, переживал? Нафантазировал черт знает что.

Лешка позавтракал и взглянул на быстрые, обляпанные жиром Настины руки.

— Спасибо, пойду, — но не уходил. Чего-то выжидал.

— Иди, — не отрываясь от работы, пожала плечами Настя: мол, мне-то какое дело? И Лешка побрел на улицу. На ходу для острастки ухватил какую-то железяку и поволок ее к знакомой куче.

…Не замедлил пожаловать этот легкий на помине Орлик. Залихватски развернул у речки новенький КамАЗ и с шиком притормозил у Лешкиных «сокровищ». Легко выпрыгнул из кабины, хлопнул дверцей, будто Лешкино ружье выстрелило, и закурил. В расстегнутой кожаной куртке, в кожаной граненой кепке, высокий, осанистый и, судя по всему, сильный парень лет двадцати пяти.