На легких ветрах - [12]

— Ты не старая, не старая! Просто немного пожилая, — с жаром опротестовал Лешка и тоже спохватился.

Настя засмеялась и замолчала. Потом вздохнула:

— Вот, жили-были, и нет. Странно. Одна земля да рябинка… И нас, Алешенька, не будет, — и, не дожидаясь ответа, который ее и не интересовал, продолжала: — Отец был лихой мужик! Бывало, схватит речку первый лед, да такой еще тонкий, что и нам, ребятишкам, кататься боязно, а он запрягает лошадей в санки. Полозья закрученные, с резными узорами. Кони — огонь! Отец кнутом постреливает, с гиком, свистом гонит коней во-о-он с того бугра да на лед. Да намахом поперек речки. Кони задними копытами лед крошат, сани под себя его подламывают. Так и выскакивает на тот берег. А оттуда смеется матери, заманивает прокатиться.

Та не соглашается, только хохочет. Но и отец был настырным. Все ему сильных огней хотелось в душу, простора. Он и мне эту родинку в наслед оставил.

Как-то в воскресенье уговорил. Уселись они в санки. Мать причипурилась, как на праздник, отец веселый, и…

Когда санки провалились, кони до самого берега копытами лед пробили, но выскочили. А отца с матерью течением под лед. Может, и кони копытами зашибли, кто знает?

Лешка сидел как зачарованный. Следил не за тем, что она рассказывает, а как рассказывает. И лицо ее, и руки участвовали в тех далеких событиях.

— Осталась я, девчонка-недолетка, как трава придорожная: кто пройдет, тот и наступит. — Настя отодвинулась на край скамьи. — Если б не бабка — росла бы в детдоме. Потом Петруха появился, сын, и пошли другие заботы. А бабка у меня добрая…

Настя замолчала. Сидела в отдалении — чужая, неприступная, в своих мыслях.

Лешка припомнил «бабульку» в очках: «Ничего себе, добрая». «Видно, и ты такая же — из одной сказки», — подумалось вдруг с раздражением, а вслух:

— Очки у нее странные…

— Ее изобретение, — засмеялась Настя. — Наступила впопыхах на них — стекло вылетело, и дужка сломалась. Поохала и успокоилась: на всех смотрит теперь одним глазом, а читает или шьет — другим. Удобно.

— А валенки?

— От ревматизма.

И простые эти обыденные ответы враз сорвали с «бабульки» злые чары, оборотив в обыкновенную старуху, а Настю — в обыкновенную внучку, хотя и красивую. Да и что в ней красивого? Щами насквозь пропахла… Одному Петрухе, видно, и нравятся такие духи.

Однако воспоминания о Петрухе были некстати — вмиг взбудоражили, обожгли Лешкину совесть, и он, презирая себя и Настю (тоже мне, верная супруга и добродетельная мать!), беспомощно зыркал по сторонам. Кругом кресты и могилы да тоской и сыростью пронизанный кладбищенский дух. Темно, одиноко и… страшно. И все Настя. Зачем она его сюда привела? И сидит теперь на другом краю скамьи — чужая, равнодушная — и потешается, наверное, над «желторотым птенчиком», а может, и вовсе о нем забыла.

А он-то — «молоток», сорвался с фильма, в три ноги поскакал на кладбище. И, уж не скрывая своей обиды и неприязни к Насте, он выкрикнул визгливо и грубо:

— Пойдем отсюда! Или ты тут рассветы встречаешь?

Настя не удивилась, не обиделась. Тихонько подсела к нему и заглянула в лицо — близко-близко:

— Алеша — зелененький… — и вдруг зашептала горько и сладко, как запахом рябины обволакивая его словами: — Завидую я тебе… Никем не повязан и молодой. Вся жизнь сильными огнями играет! И простор…

И трепетное ее дыханье вмиг заполнило ночь, вселенную, и вновь он задохнулся от «бега» в счастливое никуда, где жила красавица Настя — грустная, веселая, загадочная.

— И у тебя все впереди! — зашептал он взахлеб и перебивая ее. — Уезжай отсюда. Страна огромная. А там другая жизнь.

Где «там» — Лешка не знал, но это не имело значения. Надо только уехать далеко-далеко…

Настя грустно улыбнулась:

— А бабка, семья? Нет, Алешенька, все мое теперь здесь и надолго…

Она вдруг заторопилась, подталкивая его вперед, но Лешка не выпускал ее руки.

— Приходи сюда завтра, а? — выдохнул он. — В то же время. Что-нибудь придумаем. Придешь?

— Может, приду, — сказала Настя и как в воду канула в темноту.

Дядя Вася не спал. Лежал поверх одеяла, курил сигарету и отхлебывал из кружки крепкий чай. Чайник на электроплитке пускал из носика пар. Лешка разобрал постель.

— К Насте дорогу торишь?

Вопрос неожиданный и хлесткий, как пощечина. Лешка замер с простыней в руках:

— А вы откуда знаете?

— Тут большого ума не требуется. Козлу понятно, не сам по бригаде ночью шастаешь. Только напрасно это, я тебе скажу. Ухажер у нее есть. Шофер с центральной усадьбы. Горячий парень, между прочим.

«Пугает, как маленького», — самодовольно усмехнулся Лешка, а вслух с подвохом к дяде Васе:

— И Петруха знает?

— Догадывается, — дядя Вася шумно отхлебнул из кружки и сплюнул в консервную банку, которая служила ему пепельницей. — Приедет, гусь, Петруху подпоит, ну и… все дела.

Лешка насторожился. Не то чтобы поверил в эту небыль, но затосковал вдруг по теплу и полез под одеяло.

— Ты вот что, — как бы мимоходом обронил дядя Вася. — Петрухе ружья не давай. Спрячь его вообще.

— Сами предлагали меняться.

— Дурачился. У Петрухи в голове не все дома. Со стороны оно незаметно, а столкнешься поближе — почувствуешь…