На легких ветрах - [10]

— Новенький? — И не дожидаясь ответа: — Как зовут? — И вновь не дожидаясь ответа: — Меня Жорой, можно и Гошей — на выбор.

— Изобретатель, — уважительно добавил дядя Вася.

— Гордость бригадира, — ехидно пополнил сведения о Жоре Петруха.

— Ну, пьянь… Ну, пьянь… — снисходительно укорил их Жора и вытер грязным рукавом пот со лба. Грязь размазалась по лицу, что привело «пьянь» в полный восторг. Но Жора не удосужил их вниманием.

— Не тянет, холера, — он пнул ногой «вертолет». — Нет подъемной силы. Придется находить новое решение конструкции, вникаешь?

Лешка пока не вникал и потому многозначительно промолчал, с любопытством разглядывая Жорину конструкцию.

— Тут главное — в идею вникнуть.

Лешка утвердительно кивнул: да, мол, в идею вникнуть — это хорошо, и придал лицу глубокомысленное выражение. Жоре «понимающий» слушатель явно симпатизировал.

— А идея моя простая, как все великое. Да, да! Вот какая, скажи, может быть идея у этой пьяни? — он кивнул на дядю Васю с Петрухой. — Да никакой! Потому что пьянь! А у пьяницы в голове не идеи, а бестолочь. Вот и мытарят Настюху с утра до вечера, а зальют глазки — буянят. Бестолочь тоже выхода требует.

— Идейный какой, — обиделся дядя Вася.

— Может, трибуну притащить с красным сукном? — обозлился Петруха. Но было заметно, что оба сознают внутреннее превосходство Жоры, а куражатся лишь потому, что есть свидетель — Лешка. Ни дяде Васе, ни Петрухе не хотелось быть посрамленными в его глазах. Но Жора щадить их не собирался:

— Вот, скажем, приедет сюда американский журналист, так? Увидит вас и что напишет о нашей стране?

— Пусть клевещет, — обреченно вздохнул дядя Вася.

— Пусть, — согласился с ним Петруха. — Мы выдюжим.

Но Жора их не слушал. Он слушал себя:

— А я ему — пожалуйста, господин хороший! Во-первых, я идеальный муж и незаменимый в бригаде человек. Во-вторых, во мне живет идея. А идея такая, что взлететь хочется без помощи других. Вот так-то!

Жора вновь вытер рукавом пот со лба:

— Летел я самолетом в Москву и не почувствовал, что лечу. Сидишь как баран, привязанный ремнем, точно на убой тебя везут, и таращишь глаза на соседскую лысину. И такая взяла тоска, аж захотелось плюнуть на эту лысину, только забоялся. Вот, думаю, столько я мечтал взлететь, во сне видел себя в небе: и ветер в лицо, и высота — жуть. А тут на тебе — вроде лечу, а вроде сижу…

Вылез из того самолета, плюнул с досады. Тут она и зацепила меня — идея. Крепко пригрел ее, родимую. Мотоцикл «Юпитер» для дела купил. Колеса к тележке сгодятся, а движочек — вот он! Ничего, еще потянет, дай срок!

…Давно все разошлись, а Лешка все раздумывал над увиденным и услышанным. Жора его поразил «идеей». Расскажи он о таком чудаке в училище — засмеют или почтут за неудачную «мюнхаузенскую» шутку. В наш космический век человек изобретает велосипед? Но Жора сидел рядом и взахлеб делился идеей. И Лешка понимал его. Теперь, ему казалось, он понимал и того парижского портного, который на матерчатых крыльях сиганул с Эйфелевой башни и разбился. Он, как и Жора, был одержим.

У Лешки нет «идеи», как нет ее у Петрухи с дядей Васей. Он почувствовал вдруг себя обделенным и усомнился в своем превосходстве над окружающими.

Может, то же испытывают и дядя Вася с Петрухой в присутствии Жоры?

А какое, наверное, прекрасное состояние — одержимость! Если вникнуть, как говорит Жора, в суть бытия, то получится, что все новое, все самое прогрессивное вносят в нашу жизнь именно такие, одержимые идеями люди. Их иногда не понимают, высмеивают, сторонятся. Они чуточку непохожи на остальных, но знай делают свое дело. Страдают, терпят насмешки, но своего достигают. И даже если идея эта не нова, они живут ею, а не мифическим будущим, как Лешка.

И бригадир непохож на всех — тоже непонятен. Может, и он одержим какой-нибудь идеей?..

Лешка зло швырнул в кучу последнюю на сегодня железку и пошел в столовую. Запах чернозема витал по бригаде, бодрил тело, легко щекотал ноздри. Дышалось глубоко и свободно.

В столовой он оказался последним. Молча взял из Настиных рук тарелку супа, хлеб…

— Ты почему не здороваешься, а? — с наигранной обидой спросила Настя. — Иль в училище не обучают?

Лешка промолчал.

— Слышь, что скажу, — зашептала Настя и поманила его пальцем.

— Ты, это… — горячий шепот защекотал его ухо. — Петруха ружье хочет у тебя выдурить… Так не давай, хорошо?..

Лешка стоял, словно наэлектризованный горячим шепотом, и ничего не смыслил из сказанного.

— Не понял, что ль? — Настя вновь обхватила его голову теплыми руками, вновь задышала у самого уха…

— Ну, понял?

— Да, — почему-то шепотом ответил Лешка и пошел на свое место. Настя интригующе улыбнулась:

— Мы с тобой сговоримся…

Солнце к тому часу поостыло, осторожно коснулось краешка горизонта. Лешке показалось, что оно отпрянуло на миг, словно от неожиданного прикосновения чужой руки, но затем мягко опустилось за далекую черту. Знакомая прохлада разбуженных полей пробрала тело до дрожи.

Еле уловимые прежде тракторные шумы набирали силу. Заканчивался трудовой день, и спешили в бригаду с боронования трактористы. Громоздкие прицепы с боронами оставались на ночлег прямо в борозде — зачем без толку волочь их туда-сюда, а тракторы, что дикие жеребцы, неслись к бригаде напрямик через пахоту со всех четырех сторон. Казалось, что трактористы затеяли игру вперегонки.