Господи!.. Это же море… У льдины обломило угол, и при каждом размахе она скалит щербатые чёрные зубы.
Сумерки серою марью задёрнули гору. Тускло мерцает огонь… Нет, это море — чудится только — сейчас потухнет… Вот уже погас… Снова зажёгся, дрожит и мигает, тянется к льдине тонкою жёлтою нитью, путается в заиндевевших веках раскрывшихся глаз…
Сразу упали заслонки с глаз и ушей.
Вырвался из-под шубы, больно рванули усы примёрзшие волосы меха.
Зашатался, упал — подвернулись отмёрзшие ступни, не мигая, впился в темноту и видел, как огонь проколол серую мглу, взмахнул жёлтым лучом и, близко совсем, закачался, должно быть, на волне, вверх и вниз.
Дико закричал:
— А!.. а!.. а!..
Поперхнулся, отполз к шалашу, впился в шубу и дёргал, крича:
— Батюшка?! Батюшка?!
У человека в шалаше шапка взбилась на лоб и белела под ветром обнажённая мёртвая кожа. Глубоко ввалились плотно сомкнутые веки, и жутко неподвижен был перистый иней под носом.
— Батюшка!.. Черти… Огонь!..
Дополз до чухонца, уткнулся в колени и стукал ему головой по ногам, повторяя:
— Смотри… смотри же!.. Пароход?!
Финн поднял веки, долго водил оловянными шариками глаз, потом выдавил сквозь замёрзшие губы:
— Не с-снаю…
А огонь всё мигал…
Вставал из воды, сгущая возле себя темноту, шевелил тонким лучом, окунался и тух.
1912
