На крутом перевале - [70]

Несколько автотуристов, из тех что возвращались после воскресного отдыха за городом, притормаживает на обочине дороги. Сбегаются и люди с окраины города. Вначале дети, которые всегда прибегают первыми, затем женщины, любопытные, как обычно. И наконец, мужчины, более сдержанные, но и решительные. И так как ничего уже нельзя сделать, люди, знакомые и незнакомые, начинают переговариваться;

— Посмотрите на хозяев.

— Остались лишь с тем, что на них.

— Один зонтик.

— Зачем они держат зонтик раскрытым?

— Может, боятся солнечного удара?

— Не знают, что делать, вот и пришло им в голову открыть зонт.

— Старик свихнулся.

— Конечно, дорогая, любой бы на его месте…

У меня еще остается два часа до окончания увольнения, и я могу позволить себе присоединиться к толпе зевак.

— И куда они теперь пойдут?

— Кто знает… Не останутся на улице…

— Но, однако же, они так спокойны, словно это не их дом горит.

— Я говорю тебе, что они потеряли рассудок. Если сейчас спросить, как их зовут, то они не ответят.

И вдруг… вдруг тишину прорезает отчаянный крик старухи:

— Гицэ… Гицэ горит в доме!

Почтенный старик почему-то продолжает стоять как изваяние, а женщина трясется и плачет навзрыд:

— Гицэ… Гицэ сгорит заживо…

Мужчина осторожно кладет руку ей на голову, с которой слетела шляпа.

— Успокойся же! Ничего уже нельзя сделать!

— Ты что, с ума сошел? Он же сгорит заживо!

— Если он сам не покинул горящий дом, никто уже не сможет туда войти: дом обрушится с минуты на минуту.

Старушка, смирившись, прячет голову на груди у мужа и всхлипывает:

— Гицэ… Зола и пепел… Гицэ, мальчик…

Сколько людей, столько и мнений. В одном только все единодушны: ничего уже сделать нельзя. Но должны же подъехать пожарники. Пожарники — другое дело. У них защитные костюмы, водяные пушки. Пока суд да дело, стоим и смотрим.

— Может, вон тот солдат…

— Разве солдат учат проходить через огонь?

— Конечно, дорогая. Всему учат. Это же армия… Солдат может все. Разве вы не видели, как смело действовали солдаты во время наводнения? Видели хотя бы по телевидению?

— Гицэ… Глаза твои… Глаза твои красивые… Они лопнут от этого жара. Гицэ…

— Ну перестань, будь умницей… Ты разозлишь меня. Видишь, я уже сержусь.

— Гицэ, маленький…

Я опрокидываю на себя несколько ведер воды, которые стоят рядом: видимо, их принесли люди с окраины. Натягиваю пилотку на уши и на затылок, срываю у какой-то девушки легкий шарфик с шеи, смачиваю его водой и закрываю им лицо.

— Где Гицэ, мадам?

— В гостиной, на ковре… Дверь в центре… Первая комната…

Старик хватает меня за рукав и крепко держит. Он что-то говорит, но что — я уже ничего не слышу и не могу понять, почему он меня удерживает. Я высвобождаюсь из его рук, глубоко вдыхаю чистый воздух, наполняя им легкие, и бросаюсь внутрь горящего дома.

Дым, жар. И никаких следов Гицэ на ковре. У меня еще есть несколько секунд. Запаса воздуха хватит. Ищу повсюду. Где ты, Гицэ? Люди снаружи подсказывают, где искать и что искать, но этого Гицэ здесь нет. Высох от жара шарф. Терпеть больше не могу. Бросаюсь к выходу. Ныряю головой вперед, чтобы скорее глотнуть свежего воздуха. Люди меня подхватывают. Не могу отдышаться. Глаза слезятся, кашляю. На руках старой дамы нежится кот с опаленными усами и шерстью, а она плачет, может, от счастья. А если бы заклинило дверь? А если бы дом обрушился на меня? Смешно и глупо… И самое главное, что я бы никогда не узнал, из-за кого…

Старик методично складывает зонтик и, используя его как трость, направляется размеренным шагом к горящему дому. Пока до них доходит, что у него на уме, он уже преодолел три ступеньки у входа и проник в прихожую, которая похожа сейчас на отверстие пылающей печи.

Я срываюсь с места, догоняю, разворачиваю его лицом к выходу и без церемоний вышвыриваю на улицу. Как раз вовремя, потому что его едва не накрывает горящая балка.

Горящая балка. Падает мне на грудь… Высокие тополя, ясное небо…

Люди склоняются надо мной. Даже старая дама отпустила своего кота и пытается быть полезной.

— Держите крепче… Не опускайте… Не опускайте… Еще раз. Выше… Еще… Не опускайте… Не опускайте… Не опускайте…

Шипит кожа на ладонях, поднимающих горящую балку.

— Выше… Еще. Не опускайте…

Девушки, и они здесь. Распущенные волосы, красивые колени, бронзовые от загара икры ног… Небо… Тополя, уносящиеся ввысь…

Все, надо кончать с развлечениями. Время моего увольнения в город истекает в 19 часов. Возвращаюсь в часть… Солдат может проводить время в увольнении как угодно, но с одним условием — не позорить военную форму.

Надеюсь, что я не уронил чести своего мундира. Правда, он как будто измят. Вроде прожжен. Похоже, что я в саже, может, немного в крови… Ничего, очистим… Выстираю…

Солдат как солдат… Кино… Можно сфотографироваться на деревянной лошади, или рядом с пирамидами и пальмами, или с храмом Испании. Может, повезет познакомиться и с девушкой. У каждого свое счастье…

— Выше, выше, не опускайте…

Еще остаётся время до девятнадцати. Но я, видимо, вернусь сегодня пораньше. Чего они все собрались здесь, почему у них такие испуганные лица?

Девушки… Небо… Ну хватит, в другой раз… Все еще держит меня эта проклятая балка… Немедленно выберись из-под нее! Рядовой Вишан Михаил Рэзван, присутствую на поверке, на вечерней поверке. «Как девушка?» — «Не знаю. Я смотрел на нее снизу вверх».