На крутом перевале - [69]

— Разрешите?

Она молчит, но и не прогоняет.

— Как вы находите эти книги?

— Так себе…

— Девушки в пансионе читали их под одеялом при свете карманного фонарика, и лица их опухали от слез.

— Может быть.

— Потому что в то время это были запретные для школьниц книги.

— А почему?

— Любовный роман. Подрывная литература!

— Я не думаю, что вы с тех пор…

— Я — нет. Но мой преподаватель — да. У нас был один учитель литературы…

— «Город с акациями» — это наш город. Писатель был отсюда родом.

— А в городе разве еще остались акации?

— Ах, вы нездешний?

— Ну да… то есть… во всяком случае, я не видел акаций. Я обращаю на них внимание, когда они цветут. Когда под их кронами прогуливаются влюбленные, держась за руки, и лепестки цветов падают им на волосы… Так остались еще акации в городе?

— Кто их ищет, тот находит. Но кто их сейчас ищет?

— Да, мы не романтики. Гуляем с транзисторами на шее…

— Но не все. Не совсем все.

— Может, однажды кто-нибудь и мне покажет старые акации…

— Если будете умницей, то весной, когда они расцветут… Весной, когда они расцветут… После дождичка в четверг.

Входим каждый в свою кабину. Время! Две секунды, три движения, как сказал бы наш сержант. Прыгаю в сапоги.

Жду. Девушка как девушка. Прическа и все такое.

Но вот она взглядывает на меня и… не узнает. Не может поверить своим глазам — солдат!

— Я вам, собственно, хотел сказать…

— Ничего… — Она что-то чертит на песке кончиком туфли. — Я прошу вас, извините меня… Я не знала, что вы…

Тягостный момент. Ясно, что она уже хочет избавиться от меня и не знает, как это сделать. Но надо же найти какой-то предлог. Все-таки люди мы цивилизованные. А я не хочу ей помочь. Это моя маленькая месть.

— Весной, когда расцветут акации… Сразу видно, что этот писатель не служил в армии. Иначе бы он знал, что под солдатской гимнастеркой бьется нечто вроде сердца. А под его акациями прогуливались и солдаты.

— С нянечками и экономками!

— Пусть даже с нянечками из детских садов. Но знай, что и вестовых уже не существует.

— Это имеет какое-нибудь значение?

— Да.

— Не догадываюсь какое…

Почему я не даю ей уйти? Зачем радуюсь ее затруднительному положению?

— Сегодня, видите ли, барышня, каждый молодой человек, если он физически и морально здоров, должен пройти военную службу. Если он, конечно, здоров…

Девушка наконец решается и срывается с места. Как будто осыпались листья и цветы со всех акаций в городе.

Вот так. Солдат как солдат, «сторожевой утес», как говорит поэт.

Любите его, девушки, под Цветущими акациями. Под липами, под кленами, под тополями, не имеет значения где, но знайте, барышня, что рядовой Вишан Михаил Рэзван стоит на страже, как утес. Он стережет сон детей, оберегает стариков и спокойствие всех вас. Он стоит на часах и у ворот воздушных замков влюбленных. Целуйте его без опаски, дети. Рядовой Вишан и сегодня часовой у дворца желаний. Когда-то и я не задумывался об этом, мне даже и в голову не приходило, что существуют какие-то солдаты, которые оберегают мои счастливые минуты.

Через год, покинув казарму, я попрошу своих друзей относиться с уважением к солдатам. «Подойди-ка, братец… И я в прошлом году, в это же время… Только я служил не здесь. Однажды на пляже встретил девушку… но лучше об этом не вспоминать. Желаю тебе удачи, солдат, часовой нашего счастья!»

А пока я сижу в летнем саду, обычном, как все летние сады. Пора возвращаться в часть. Еще один день, состоящий из мелких событий, прошел.

* * *

— Напряги свою память и расскажи, как все было.

— Но я уже рассказывал… Даже два раза рассказывал.

— Главное, успокойся. Очень важно, чтобы ты спокойно рассказал все еще раз. Попробуй вспомнить, только ничего не забудь.

— … Да, вначале была вода… Много воды, без конца и края… Было кладбище, настоящее сельское кладбище у меня под ногами, и мне казалось, что кто-то держит меня за ноги и хочет утащить на дно. А затем был огонь… Дважды я бросался в огонь…

* * *

Я решаю сократить путь, пройдя по одному из городских кварталов в направлении парома Большого острова. В нескольких сотнях метров от окраины, на обочине дороги, утопающей в серебристых тополях, какой-то особняк с вьющимися розами. Ворота широко открыты. Перед домом пара стариков. Держат друг друга под руку.

Почтенный старик, из тех, кто умеет состариться красиво: высокий, статный, строгий, очень напоминающий аристократа конца прошлого столетия. Сухощавая старая дама едва достает ему до подмышек. Кажется, она тоже спокойна, ее выдает лишь легкая, едва заметная дрожь, сотрясающая тело.

Они словно вышли на прогулку или возвращаются с нее. Старик в светло-кремовом костюме и летней шляпе. На шее — галстук-бабочка, на ногах — летние туфли. На почтенной старушке шелковое платье строгого покроя, шляпа с большими полями, на шее колье, возможно из настоящих жемчужин. Стоят неподвижно, рука об руку, как будто фотографируются в эту душную послеобеденную пору. Но почему-то с большим раскрытым зонтом от дождя. Я говорю, вернее, кричу, подойдя к ним ближе:

— Что же вы стоите так?

— Уже ничего нельзя сделать, юноша. Это строение почти полностью деревянное и начало гореть изнутри. Не знай всего этого, мы бы вызвали пожарников.