На крутом перевале - [64]

Капитан курит. Курит с нами вместе. Молчит с нами. И ждет. Скоро уйдет на пенсию. Определенно.

— Эй вы, голубчики, что с вами? Судорогой свело ноги, что ли?

Да, так оно и есть. Я чувствую себя жеребенком на привязи, который вместо того, чтобы, вдыхая ноздрями ветер, бежать, догонять горизонт, целый день крутится на короткой веревке вокруг коновязи.

— А если мы ничего не делаем, товарищ капитан?

— Как ничего? Мы защищаем дамбу, остров, урожай, жизни людей. А это уже что-то, не так ли?

— Дамба защищает, а не мы.

— Но мы ее укрепили. И готовы сделать все, чтобы она устояла в любой ситуации.

— Ничего не случится, товарищ капитан. Вот уже несколько дней уровень воды остается прежним, даже начал постепенно падать.

— И что же из этого следует?..

— Я бы хотел сейчас находиться там, где от меня было бы больше пользы.

— Солдат должен быть там, куда его направил приказ… И если бы мы были где-то в другом месте, то здесь бы томились другие. Все равно. Главное, чтобы не оставались обнаженные участки… Понял, рядовой?

— Понял, товарищ капитан.

— И я хочу, чтобы вы знали, что одно из самых ценных качеств солдата — умение ждать. Это нелегко. Это требует иногда большего мужества, чем храбрый поступок. Уметь терпеть, сдерживать в себе героя, пока ваш героизм не потребуется. Чем больше живых бойцов и чем меньше героев, лежащих в могиле, — тем лучше!

— А еще лучше побольше живых героев.

— Возможно, голубчик, но только в случае необходимости. Мы вдвоем, мне кажется, уже вели беседу на подобные темы, тридцать лет мы стреляем только на полигонах. Что может быть прекраснее? Вот мой выпуск дослужился до пенсии, не услышав, как свистят пули над головой. Счастлива та страна, в которой целый выпуск офицеров достиг пенсионного возраста, так и не выстрелив в человека. Это говорит тебе старый служака, который знает, что говорит. Это наше выражение героизма — не стрелять, если в том нет необходимости. И так будет до тех пор, пока не нарушат наших границ.

Капитан… Это его реплика перед закрытием занавеса. Умеет он красиво покидать сцену. В любом случае мы воодушевлены и растроганы. И если у кого-то из нас и появятся на глазах слезы, когда увидим нашего капитана выходящим в последний раз из ворот казармы, то никому не будет стыдно.

* * *

— Счастье твое, что ты попал в руки доктора Джеорджеску.

Боже, сколько счастья свалилось на мою голову! Что сломало всего лишь пять ребер, что из пяти только три воткнулись в легкое, что остался жив, что только частично потерял память, что попал в руки замечательных врачей.

Повезло с доктором Раду, повезло с доктором Джеорджеску.

Доктор Виктор Джеорджеску закончил военный лицей [26] в городе Крайове. Восемь лет в военном лицее. Он никогда не упускает случая, чтобы похвастать этим — знанием латинского и математики, которым там хорошо обучали, но особенно царившей там атмосферой порядка и дисциплины, которой, как он уверен, обязан всем в жизни.

— Идет доктор.

Больные устраиваются в кроватях с подчеркнутой торжественностью, в этом есть что-то ритуальное. Как по команде, стихают охи и стоны. Лица светлеют, и в глазах вспыхивают огоньки надежды. Пришел доктор Джеорджеску — все в порядке. Даже если предстоит умереть, то умрешь успокоенный — значит, ничего нельзя было сделать.

Шаги ровные, четкие, никогда не бывают поспешными или слишком медленными. Он всегда появляется точно в определенное время, так что по нему можно часы сверять. Кроме среды, он всегда приходит в клинику пешком, независимо от погоды, приходит не раньше, не позже, а точно в срок. Работу он начинает с обхода, как в казарме, — столовая, все уголки коридоров, окна, санитарный узел, палаты. Все облазит — ничего не пропустит.

Когда у него новый пациент, прежде всего он укладывает больного в постель и осматривает в течение нескольких минут от макушки до пяток, как будто делает рентгеновский снимок. Затем начинает простукивать, ощупывать, слушать, опять же с ног до головы. И опять простукивает и снова слушает.

Мой сосед по койке — молодой выпускник медицинского факультета, врач, не получивший еще назначения. Хочет подлечиться немного, перед тем как поехать в какое-нибудь село. Его обуревают страхи, над которыми он посмеивался в студенческую свою бытность. Он боится ехать в село, где будет на виду у всех крестьян. Доктор Джеорджеску, которого мы считали человеком малокоммуникабельным, как-то вечером во время дежурства уселся на край моей кровати и долго беседовал со своим молодым коллегой.

— Увидишь, что после некоторого времени практики ты будешь узнавать своих больных в лицо. По тому, как они входят в кабинет, не сказав еще тебе и слова, ты уже будешь знать, кто перед тобой — легочник, печеночник, почечник, желудочник, сердечник и так далее.

— Но это же очень хорошо.

— Настолько хорошо, что ты содрогаешься. Содрогаешься оттого, что ты, обыкновенный человек, достиг такой чудодейственной силы, что можешь читать судьбу другого: вот этот, если поправится, может еще два-три года протянуть, а этот, что бы с ним ни делали, больше пяти месяцев не проживет. И чувствуешь себя виновником чьей-то трагедии. А чтобы оправдать себя, начинаешь борьбу с невозможным. И иногда тебе удается выиграть. Ты победил рок. Добиваешься, борешься месяц, год, всю жизнь, пока не состаришься…