На крутом перевале - [53]

Этот обязательный час сна… Обычно не успеваешь даже заснуть по-человечески. В другой обстановке, если тебя разбудить через час, то в лучшем случае встанешь словно осоловелый. Солдатский сон. Солдат может заснуть когда угодно и где угодно. И проснуться в одно мгновение, в любую минуту, готовый выполнить свой долг, маршировать и стрелять из оружия.

Головы солдат на подушках — они как начищенные каски. Что происходит в них? О чем думают ребята?

«Марина, я все равно тебя поймаю! — Это Лайо [20]. Его зовут не Лайо, но мы его так прозвали, потому что он брюнет и играет нам иногда на скрипке. — Поймаю тебя, Марица!»

В послеобеденный час солдатам всегда снятся любимые.

Поймал ли Лайо Марицу? А что, если не поймал? А может, поймал?

Когда мне было около пяти лет, я заметил, что какой-то солдат встречается с девушкой-нянечкой из детского сада в тени нашего высокого забора. Я залезал на вершину колеса обозрения и наблюдал за ними, пока не стемнеет. Солдат то говорил, то молчал. Девушка то смотрела ему в глаза, то опускала ресницы, слушала его с большим вниманием, а иногда хохотала не стесняясь.

Как-то вечером, когда стемнело, а они все еще были там, я, решив, что между ними что-то происходит, осторожно подкрался, чтобы послушать, о чем они говорят. Их словарь был очень прост: он состоял всего лишь из двух слов, бесконечно повторяемых.

— Останься ты!

— Ты останься!

— Останься ты!

— Ты останься!

Но как произносились эти два слова! Каждый раз другой тон, другой акцент, другая пауза. Какая тонкая дипломатия!

— Останься ты!

— Ты останься!

Нерешительная просьба, полуотказ, полупризнание, полуобещание… Но время бежит неумолимо. Солдату дали увольнительную на час, да и девушка освободилась лишь на час. «Останься ты». — «Ты останься». Никакого «потом» для них не существует. Кто знает, когда еще он получит увольнительную, кто знает, сможет ли она прийти к нему… «Останься ты». — «Ты останься». А время идет. Солдат как солдат. Его ждет вечерняя поверка — это я сейчас знаю, что солдата ждет вечерняя поверка. Что поделаешь, никто от этого еще не умирал, в другой раз, может, им посчастливится побыть вместе подольше.

— Останься ты!

— Ты останься!

Но время! Время не стоит на месте. Сначала ушла она, потом он. И с моих любопытных глаз слетела еще одна завеса. После стольких лет игр с куклами и спектаклей театра теней, которыми нас каждый день развлекали в детском саду, это был первый увиденный мною спектакль, где играли взрослые люди.

«Козлятушки-ребятушки, отопритеся, отворитеся, ваша мать пришла, молочка принесла». А мои товарищи все еще восхищенно слушали нашу воспитательницу, когда она рассказывала сказку о козе и ее козлятах, и даже не подозревали о моем открытии.

Солдат и девушка-нянечка из детского сада играли свой спектакль только для себя. Я не видел всего, что между ними происходило. Мне мешал сплошной забор. Но я мог вообразить что угодно…

Солдаты как солдаты. Золотой час обязательного сна. Когда звучит побудка, все выглядят более отдохнувшими, чем после недельного сна. Но еще остается пятнадцать минут. Достаточно времени, чтобы Лайо убедил свою Марицу.

Головы солдат на подушках… Коротко острижены волосы, чтобы росли сильными, чтобы укреплялись корни. Солдаты, когда спят, могут увидеть во сне что угодно. Одно только никогда не снится им: что на одной из трудных дорог их может пронзить пуля, продырявить осколок. Свобода далась нашей родине дорогой ценой. Но то были другие солдаты. В наших же снах никогда не промелькнет даже мысль, что может наступить и наш черед. Только когда стоишь на посту, трезво допускаешь такую возможность. Но от этой мысли бросает в дрожь. Возможность стать на защиту родины… Не осознать ее означает не знать, зачем мы здесь находимся. Мир наш еще не спокоен. То здесь, то там вспыхивают очаги военного пожара. Если и нас не обойдет, то пусть знает страна — у нее есть надежные защитники. Солдаты… Они гибнут при исполнении своего долга. Пока мы этого не боимся, хотя и подготовлены к любой ситуации, это несомненно.

Дневальный объявляет, что час обязательного сна закончился. Верзила-сержант вырастает, как телеграфный столб, между кроватями:

— Одеваться!

Дружно прыгаем в сапоги.

* * *

— Вернешься ты обратно. Я еще увижу тебя плачущим на пороге дома.

— После того как подчищу немного автобиографию, ту, которая подпорчена с некоторых пор, тогда, может, и загляну домой, так, из любопытства. Я буду тебе рассказывать, а ты начнешь писать дополнение к автобиографии, что твой сын успешно участвовал в кампании по борьбе с засухой.

— Ты меня уже не выведешь из терпения, я решил оставить тебя в покое. Делай что хочешь. Но знай, что чистое полотенце и теплую еду ты всегда найдешь под этой крышей.

Сказал — и ушел.

Что ж, я был к этому готов.

— Если ты не хочешь мне помочь, не помогай!

Мама. Ее охватила снабженческая лихорадка. Удивительно, что не ломались, как хворост, ноги под такой ношей. Как бы то ни было, я не мог оставить ее одну. С таким рюкзаком за спиной и кошелкой в каждой руке целый день я, как вьючное животное, носил кукурузную муку, пшеничную муку, рис, сахар, масло, компоты, ячневую крупу, консервы, копченую колбасу, ветчину, брынзу, печенье, сладкие пряники, халву, соленые овощи, картофель, мармелад, редис, копченые ребрышки, флотские сухари, минеральную воду, медицинский спирт. Как будто мы хотели обеспечить для кругосветного плавания камбуз какого-то корабля.