На крутом перевале - [101]

Когда останавливались, Стойкицэ слышал то с одной, то с другой стороны, то несколько выше сухие удары ледорубов. Он не мог видеть своих солдат, но представлял, с каким упорством они штурмуют высоту, несмотря на усталость, сырой, пронизывающий ветер, яростное сопротивление гранита. Стойкицэ боялся, что у них не хватит сил добраться до карниза или рассвет застанет их на скале. Поэтому всякий раз, когда вдруг становилось тихо, он с тревогой прислушивался и в шорохе ветра, в его тонком завывании старался уловить присутствие человека.

Какое-то время онемевшая нога с распухшей, словно дыня, ступней его не мучила. Шаг за шагом он осторожно переставлял ее. Но на второй сотне метров вывихнутая нога будто налилась свинцом, и по всему телу стала растекаться боль. Когда он случайно касался ногой скалы, резкая боль пронизывала до кости. И все же у Стойкицэ хватило сил, зажав в зубах берет, не кричать от боли и преодолеть около половины подъема. Здесь было место для передышки — небольшое углубление в скале, образовавшееся в результате выветривания.

Они все трое пристроились на выступе, словно на шестке, затаившись, едва переводя дыхание. Они как будто висели в пустоте: далеко внизу виднелась вершина Бухалница, широко раскинулся лес Балинт.

В их распоряжении оставалось совсем немного времени, и Пену, сделав несколько торопливых затяжек, решительно затушил сигарету. Здесь, на высоте, удары ледорубов слышались глуше. Цепь гор, окутанная до сих пор густой тенью, все более рельефно выступала на фоне бледнеющего неба, а над темными пятнами леса и в долинах уже курилась легкая предрассветная дымка. Все предвещало ясный, жаркий день, так почти всегда бывает в горах после бури.

Надо было продолжать подъем, но сил у него уже не осталось. Боль поднялась к пояснице, он даже не мог выпрямиться. Стойкицэ попросил Иордаке помочь ему дотянуться до веревки, поданной им Пену, и снова прицепил ее к поясу.

— Давайте я возьму вас на плечи, товарищ лейтенант, — предложил Иордаке.

— Потом, поближе к вершине. — Даже говорить Стойкицэ было трудно.

Величественность и непокорность застывшей в безмолвии скалы подстегнула его, и он упрямо двинулся вверх. Шесть, семь, восемь метров…

Только в госпитале он понял, что произошло. Его уверенность в успехе, постоянная инстинктивная осторожность, напряжение воли и самоконтроль были сломлены жестокой болью, в душе затрепетало отчаяние. Он карабкался по скале как раненый зверь, не скрывая злости на свою беспомощность. Слезы боли и ярости срывал с лица ветер. Наверх!

Потрескивание рации за пазухой вернуло его к действительности, но следующее мгновение оказалось для него роковым: поднеся руку к груди, он оперся на вывихнутую ногу. Дернулся, будто получив удар, выпустил веревку и сорвался в пустоту. Падая, попытался ухватиться за веревку, но ударился больной ногой о камень. Почувствовал, как голень деревянно хрустнула, и потерял сознание.

Страховка не подвела. Иордане, который был в нескольких шагах от Стойкицэ, принял его на плечи и осторожно спустил на выступ, только что оставленный после передышки. Стойкицэ пришел в себя, когда уже лежал в спасительном углублении в скале. Над ним склонился Иордаке, а в рации все еще слышался треск вызова. Боль обжигала все тело.

— «Ветка-один», «Ветка-один»! — повторял встревоженный Нетя.

— «Хвоя-два», — простонал Стойкицэ, — я — «Ветка-один»…

Сообщение, переданное Нетей, окончательно привело его в себя. По приказу «Горы» атака горных стрелков с тыла откладывалась до рассвета следующего дня. Из-за бури и проливного дождя в долине ниже леса Балинт «Ель» не смогла обойти ущелье. Тяжелые минометы, противотанковые орудия и ящики со снарядами, навьюченные на лошадей, отстали.

— Всем оставаться на месте! — приказал Нетя. — Завтра утром продолжить выдвижение. Связь держать каждый час!

Стойкицэ даже не успел доложить, что взвод не может оставаться пригвожденным к отвесной стене на виду у «вражеских» сторожевых постов. А потом, «противник» тоже может принять решение захватить высоту 1802. Нет, взвод во что бы то ни стало должен оказаться на карнизе! Он распорядился, чтобы отделения ускорили подъем, поскольку с каждой минутой становилось светлее. Старшим он послал Пену, приказав выйти на вершину и затаиться там до рассвета следующего дня.

Сжав зубы, Стойкицэ вверил раздробленную ногу Иордаке. Когда он очнулся, нога была плотно забинтована, боль постепенно стихала, ногу он почти не чувствовал. Перед глазами плыл какой-то цветной туман. Первые лучи солнца блеснули в его непросохших слезах. Иордаке вытянулся рядом. Ватным тампоном он вытирал покрытый капельками пота лоб Стойкицэ и то и дело подносил к его губам фляжку с водой. Будто очнувшись от тяжелого сна, лейтенант приподнялся и с тревогой спросил:

— Где взвод?

— Наверху, — успокоил его Иордаке. — Пену говорит, что даже орлы их не обнаружат…

В горах окончательно рассвело. Небо было густо-синим, солнечные лучи еще были робки; леса и долины курились, легкие белые облачка отрывались от утесов и уплывали в долину.

Из своего каменного прибежища они видели горы, которые обогнули в эту адскую ночь, и разлившийся океан еловых лесов. Над ними взмывала скала, за ней обрывалось ущелье. Иордаке крепко привязал его к крюку, вбитому в каменистый грунт рядом. Было ясно, что на этом крохотном выступе им придется провести весь день, а может, и всю ночь и только завтрашнее утро принесет перемены.