На крутом переломе - [59]

— Тимофей Александрович, может, и неудобно, но все же хочу спросить: говорят, на вас жалобу накатали. Из горкома партии проверяют. Народ шумит. Правда, что ли?

— Да, Лев Харитонович, все верно, настрочили и на меня. Не меньше, чем наша статья. Сейчас у нас с проверяющим очередная встреча. — Никаноров посмотрел на часы и поднялся.

Он шел и думал над словами сторожа: трое приезжали, просили показать участок Никанорова. Теперь держись. Вон как свирепствуют проверяющие из комитета партийного контроля. Ездят по садовым обществам, устраивают засады и фотографируют тех, кто приезжает на персональных машинах. А за отвод пашни под сады, где получил участок Пальцев, наказали в общей сложности более тридцати человек: двух председателей райисполкомов сняли, председателя отраслевого обкома профсоюза, секретаря парткома, замдиректора и других. Даже ни в чем не виноватый Пальцев и тот пострадал: фактически звания лишился. А как поступят со мной? Про сад, наверняка, разговор будет.

Садовый участок Никаноров получил давно в известном на всю область местечке — в Лапшино, и так оказалось, что с двух сторон он соседствовал с дорогами. Именно это обстоятельство было главной причиной малого спроса на него. Когда делили участки, трое вытаскивали этот тринадцатый номер, и трое, ссылаясь на пошатнувшееся здоровье, на необходимость тишины и покоя, отказывались от него. И тогда, не дожидаясь четвертого, Никаноров попросил его себе. И вот теперь, по прошествии многих лет, он был очень доволен, что решился тогда взять его. Дорога ему не мешала. Зато у него было на три сотки больше, чем у остальных. Никаноров построил дом с мансардой, хозяйственный блок, сарай, а в середине участка поставил большую железную емкость, в которой в жаркие летние дни все с удовольствием купались, а в подполье, нелегально, соорудил вместе с печкой баню. Баню он строил целый год. И хотя ее площадь была около четырех квадратных метров, баня считалась главной достопримечательностью дачи Никаноровых. Эти четыре квадратных метра давали людям столько радости, что в желающих попариться никогда недостатка не было. И каждый гордился, когда его приглашали, значит, доверяли. Ведь если бы кто-то, кому это знать не положено, «пронюхал» про баню, то Никанорову головы не сносить. Он не забыл, сколько пришлось пережить врачу, соседу по дому, который, скооперировавшись с двумя садоводами, надумал построить общую баню — благо и обстановка для этого складывалась наилучшая — на краю оврага, рядом со своим участком. И тут началось. Жалобы посыпались одна за другой: в горисполком, потом в горком партии, в ОБХСС. Суть их состояла в том, что, дескать, врач использовал свои связи и ему привезли, наверное, «тонн десять» бревен на баню. Первый заход удалось выдержать и даже не получить взыскания: материалы покупали сообща, в деревне, а строили сами, втроем. Да и кому мешает баня на краю оврага? Но потом, опять одна за другой, жалобы стали поступать в самые высокие инстанции: в обком партии, в комитет народного контроля СССР, в ЦК КПСС. Врач и его партнеры вынуждены были нанять бульдозер и снести баню, а бревна продать. Конечный итог этой истории таков: врачу объявили выговор с занесением в учетную карточку. А что я получу? Сейчас начнется разговор с проверяющим.

…Угрюмов сидел за отдельным столом, разложив на нем свои бумаги, и торопливо записывал самое главное из ответов Никанорова.

— А теперь по саду, — неожиданно сменив производственную тему, начал проверяющий. — Вы что, Устав не знаете?

— Вроде, знаю.

— Плохо знаете. Положено не больше пяти соток. А у вас семь с гаком. Целое ранчо. Хозблок какой. С гаражом. С баней. Это же ни в какие рамки не входит.

— Все строили, и я тоже.

— Все отвечают за нарушения.

— Значит, придется и мне.

— Не сомневайтесь, Тимофей Александрович, есть за что. Такое хозяйственное обрастание! Одного этого достаточно, чтоб распрощаться с директорским креслом.

— Вам и карты в руки. Вины своей не отрицаю. Но ответственности не боюсь. Я готов отвечать.

— Бюро горкома решит, что делать с вами.

— Да, ему виднее. Не я первый, но и не последний.

В кабинет, нарушив их разговор, вошла секретарша директора Елена Ладушкина, знавшая, что за это вторжение ей ничего не будет: экстренный случай.

— Тимофей Александрович, из аэропорта Белкин звонит.

Никаноров торопливо снял трубку. Выслушав начальника отдела сбыта, сказал:

— Хорошо, сейчас подъедем. Извините, Юрий Петрович, придется прервать наш разговор.

— Что такое?

— Мне нужно срочно ехать в аэропорт, — про себя подумал: «Что же делать? Министр лично просил выручить запорожцев. По ноль сорок первой. По тридцать девятой. Всего двести сорок килограммов! И вдруг не отправили?! Надо позвонить помощнику председателя облисполкома. Бывшему вулкановцу. В особых случаях он всегда помогает. Но при Угрюмове неудобно раскрывать свои тайны. Попрошу его, чтоб подождал. Пусть с главным технологом, с Пармутовым поговорит». И Никаноров стал одеваться.

— А мне как быть? — Угрюмов тоже встал.

— Подождите, если можете. А заодно с главным технологом, с Пармутовым побеседуйте. Об инструменте. Ему Пармутов жизнь дал.