На крутом переломе - [56]

Народный посмотрел на меня, так это сверху вниз и небрежно кинул:

— Оставьте ваши угрозы. Я вышел из этого возраста. Вам не понять душу артиста.

— Душу актера, может, и не пойму. Но я привык понимать человека. Его душу.

Он взвился и сказал, что готов поговорить со мной, хоть сейчас, а лучше завтра. После обеда, когда все будут спать. В послеобеденный отдых. На золотой тропе.

Я решил тогда не обедать, а перекусить потом, после встречи, если она состоится. Оделся легко, по-спортивному. Да и покупаться успел перед этим. Чувствовал себя прекрасно. Хотя в душе сожалел уже, что всю эту канитель затеял. Понимал, что народный нахально себя вел от спиртного: перебрал. И вообще перехватил всем своим поведением. Может, он извинится, подумал я. И даже успокоился: если извинится — мы разойдемся, как ни в чем не бывало. Иду, рассуждаю так — и что же вижу?! Идет так уверенно, даже нагловато, навстречу мне этот самый народный. Но идет не один: с ним, тоже на голову выше меня, еще два каких-то товарища. Ну что ж, думаю, посмотрим, какой разговор пойдет. По какому руслу.

Мы встретились над Алеандрой. Знаменитое в то время место. Там, говорят, любил отдыхать Леонид Ильич Брежнев. Над Алеандрой, несколько выше, возле беседки с колоннами, мы и встретились. Но они потащили меня куда-то еще, к пещере. Идут рядом со мной, жарко, возбужденно дышат. И не знают, с чего начать. Как за меня взяться. А кулаки у них зачесались. Но и совесть, видно, проснулась. Ведь если начинать бить, то надо хотя бы предлог для этого иметь. Такого предлога у них не было. И когда беседка и таинственно-недоступная Алеандра скрылись из виду, а за кронами деревьев стало просматриваться море вплоть до горизонта, я сказал:

— Вы, сударь, вчера вели себя недостойно. Не как мужчина. Мне кажется, я могу вас простить, если вы извинитесь.

— Я? Извиняться? Ишь чего захотел! — вскипел народный. — Да ты кто такой?!

— Не диктуй нам, парень! — вмешался второй. — Иначе бледный вид будешь иметь.

Я посмотрел на него и опять народному говорю:

— Повторяю еще раз: могу простить, если вы извинитесь.

— Да мы тебя! — Он взял меня за ворот спортивного костюма и стал душить. Другой он замахнулся, чтобы ударить. Я, конечно, опередил его. Левой, снизу, по корпусу. И на всякий случай, слегка добавил правой. Народный, оказывается, обедал. И его вырвало. Посмотрел я на второго и говорю: «Вы ему помогать будете или со мной отношения выяснять?» — «Я ему помогу!» — с радостью выкрикнул он, вынул платок и нагнулся к артисту.

Так что, Боренька, не надо грозить ему правой. Считай, он уже его получил. Может, и не такой сильный, как у тебя, но получил.

— Это что, Чубатый был?

— Он самый.

— Мерзавец.

— Может, и не мерзавец, а непорядочный — факт. Мне потом друг, который пригласил нас на вечеринку, рассказывал, что Чубатый, хватив изрядно, поспорил с ним. Дескать, голову на отсечение, а деваху у этого парня, то есть у меня, из-под носа уведу. Не увел. Теперь открою тайну: та самая деваха, которая показалась мне тогда с небольшим ветерком, стала моей женой.

Четверг.

Домой вернулся не в настроении, как измочаленный. Вадим начал допытывать: чего ты, как мешком придавленный? — «Да так, наверное, перетренировался. Надо, пожалуй, отдохнуть».

Пропустил лишь одну тренировку — к концу дня сразу примчался Ильич. Он просил меня не раскисать. Время пройдет — все позабудется. Это лучшее лекарство от всех поражений и переживаний. И не свет клином сошелся на этой Любе Кудриной. Хотя ничего не скажешь: красивая. Однако помнишь, Лиза — у деда в деревне? До чего хороша! Это — настоящая девушка. Не артистка. Но могу об заклад биться: не избалована.

Обещал Ильичу, что тренировки пропускать не буду. А сам твердо решил: пойду служить в армию. И про повестку опять ему ничего не сказал. Мне очень хочется сменить обстановку. Вадиму и отцу тоже не буду говорить до последнего момента. Отец с работы приходит осунувшийся, расстроенный. Видимо, и у него, если и не неприятности, то хорошего мало. У него тысячи людей и за всех он в ответе.

А я отвечаю лишь за себя. За Любу я не отвечаю. Если бы она была моей женой, Ильич меня бы не удержал. И неизвестно, чем бы все кончилось. Говорят, что ни делается все к лучшему. Я сомневаюсь в этом.

Глава XIV

«Каждый делает, что в его силах, и делать это надо, как можно лучше… не всегда получается, но надо стараться». Где я вычитал эти строчки? — вспоминал Никаноров. И не мог вспомнить. Их автором ему хотелось быть самому. — «Делать надо как можно лучше. Не всегда получается, но надо стараться». И еще как. Теперь, после неоднократных замечаний по инструментальному цеху, придется сходить туда самому. Даже обидно за Яка. Грубо Фанфаронов на него: «Якгагузова никто не ругает, ему только знамена присуждают».

«Работать надо как можно лучше», уважаемый Кузьма Васильевич, тогда и тебя будут точно так же поощрять: знаменами, вымпелами, дипломами и премиями. А все же, что случилось? Здесь надо разобраться обстоятельнее. Интуиция, чувствую, не подводит — что-то неладное, но когда выкроить время? Может, сегодня? Не могу. Весь день расписан до предела. А час, который решил выкроить за счет оперативки и совещания по новой технике, придется посвятить корреспонденту «Советской республики» Виктору Пальцеву. С прессой надо жить в мире. Она многое может. В городе целый корпус собкоров. Каждый индивид. С каждым надо быть по-особому. Это аксиома. А случай с молодым директором завода коробок и пресс-форм? Сам виноват: под разными предлогами избегал встречи с журналистами, поручал работу с ними кому-нибудь из своих заместителей. В конце-концов попал под «огонь» и стал бывшим. Можно сказать, еще легко отделался. А вот председатель колхоза из соседнего с подшефным районом, Куманеев, был уничтожен прессой, как говорится, под «самый корешок». В «Советскую республику» поступила жалоба: дескать, председатель колхоза Куманеев обманывает государство, ведет себя как помещик, что хочу, то и ворочу. В колхозе, как в своей вотчине. Надо купить машину — купил. Хотя денег свободных в колхозе не было. И не до машины хозяйству: для стада требовался бык чистокровной породы, а главное, импортной селекции. И Куманеев взял деньги в банке, якобы, на этого самого быка импортной селекции, но вместо него в хозяйстве появился грузовик, необходимость в котором, по словам председателя, была наиострейшая: началось строительство новой фермы. Кстати, и на нее в колхозе денег не было. А Куманеев опять нашел выход: взятые в банке деньги на развитие мелиорации пустил на ферму, объяснив людям, что ни к чему распахивать и заболачивать естественные луга, сады, хотя и брошенные. «Дойдут и до них руки — возродим». Председателя обвиняли чуть ли не в преступлении: умышленно затягивал сев, а потом, тоже не без умысла, тянул с уборкой, начинать не торопился, хотя команды получал самые грозные. Зато, сообщалось в письме, проявил завидную расторопность и умение на строительстве двухэтажного особняка на садовом участке сына, который жил в городе, обеспечив его необходимым материалом и колхозным шифером. Лишь началось строительство садового дома, как по сценарию, увезли шифер в колхозе. Аноним уточнял, что шифер вовсе не украли: его председатель отдал своему сыну. Для статьи было уже немало. Но не все. И вскоре автор вдогонку прислал еще одну анонимку, сообщая в ней о том, что Куманеев в областном центре угощает нужных ему людей, гуляет по ресторанам с ними. И самое главное, деньги платит не из своего кармана. К тому же любовницу завел, везет ей всего, днями и ночами крутится у милашки, начисто позабыв о своих председательских обязанностях. Затраты Куманеева на эти встречи большие. Спрашивается: где он деньги берет? Ему дают взятки. Армяне подпитывают его кошелек. Они в хозяйстве дорогу строят. И сами сказывали про это. Так на Куманеева было заведено уголовное дело. Полтора года длилось следствие. Потом суд приговорил его к восьми годам лишения свободы. А еще через полтора года Верховный суд страны оправдал Куманеева. Его восстановили в партии. Спрашивается: почему такое могло случиться? Куманееву, вероятно, и не раскрутили бы на полную катушку, но суд не мог игнорировать общественное мнение: Пальцев опубликовал материал в своей газете до вынесения приговора. Дал страшную характеристику Куманееву, «вору и стяжателю, пустившемуся в разврат и пьянство». Как же так, думал Никаноров, разве у нас это возможно? Ведь в Конституции записано: виновность человека определяет суд. Есть статья. А что толку? Нет, тут у нас что-то не вяжется. Не сходятся концы с концами. Все дело в прессе. Эти спецкоры дышать не дают. И порой, без сомнения, перегибают палку, куда не крутись, выражают-то они все-таки субъективное мнение. И главное, ведут поиск сенсаций не хуже, чем за рубежом. Тот же Пальцев. Пишет в основном материалы критические. Положительные у него лишь информашки. А так, особо охоч до сенсационного. Как чуть — сразу ухватится и тянет до тех пор, пока не вытянет, пока не снимет или не посадит. Говорят, в кругу своих коллег или друзей с гордостью делится своими победными материалами, тем, сколько после его выступлений сняли с работы, сколько посадили в тюрьму. Однако о таких случаях, как с Куманеевым, ни звуком не обмолвился. Неужели ему стыдно? Видимо. Иначе бы не говорил: «Ошибки — необходимый продукт нашей действительности». Да, после такой ошибки Куманеев, хотя и вышел на свободу, но в районе стал никому не нужен. Да и не мог он там работать. Обида была слишком глубокой. Ведь ни райком, ни райисполком на защиту его не встали. И впоследствии, когда пути Никанорова и Куманеева сошлись, директор завода предложил ему возглавить подсобное хозяйство предприятия. Куманеев согласился. Куманеев Куманеевым, но Пальцев историю завода написал. Неплохая книжка получилась. Сейчас статьи про борсталь и новый инструмент, изготовленный заводом, пишет. Но какой-то расстроенный ходит. Вероятно, у самого что-то неладное в жизни происходит. В прошлый раз, когда разоткровенничались, Пальцев рассказывал, что редакция газеты выступила инициатором присвоения ему звания заслуженного работника печати. Позвонили в обком, попросили, чтоб оформляли представление. Времени прошло немало. Однако дело застопорилось. Хотя, делился он, со всеми обговорил. Даже с председателем облисполкома. Все «за»! Но дело ни с места. Москва на меня: в чем дело? Ума не приложу. Может, из-за участка? Дело в том, что я попросил включить меня в садоводческое товарищество, которому место отвели совсем недалеко от города. На берегу реки. Хозяйство эту землю не обрабатывало много лет. Место хорошее. Попасть туда было трудно. Желающих много, кому-то не повезло. Обиженные написали жалобу в КНК. Дескать, разбазаривают землю. Каша и заварилась. Надо спросить Пальцева, чем закончилась история со званием и садами.