На крутом переломе - [27]

Издали рассматривая свой дом, Кудрин никакой лестницы не заметил — и немного успокоился. Вот, дескать, что значит, не пороть горячку. А то терзал себя, изводился. Но когда подошел к дому с тыльной стороны, с огорода — остолбенел: к крыльцу была приставлена соседская лестница. Он рванулся к двери, суетно защелкал ключами и едва успел открыть дверь в прихожую, как услышал осторожные, шаркающие шаги по крыше. По лестнице первым спускался здоровый парень, одетый в спортивную форму, а за ним — в своей укороченной дубленке — Люба.

— Порядочные люди входят и выходят через двери, — начал Кудрин, выждав, когда они спустятся на утоптанный возле основания лестницы снег. — У тебя что, ключа нет, Люба?

— Я его потеряла. Да и в ключе разве дело?

— Не думал, что творческие дни предназначены для мансарды.

— А что я? Маленькая? Не имею права? — Люба шарфом плотно прикрыла подбородок от пронизывающего ветра.

— В том-то и дело, что большая. И право у тебя есть. Но мне кажется, это право можно и нужно узаконить. Мы с этого начинали. Кто такой?

— Борис Никаноров, — ответила за парня дочь.

«Неужели нашего Никанорова сын?» — подумал Кудрин. Еще чего не хватало! Выходит, это про него в спортивных новостях по местному телевидению говорили, что он с незначительным преимуществом выиграл последний бой. Финальный. Хорошо еще выиграл. И черты лица, как у отца — волевые. А ростом выше. Вот именно нам и понятно, почему выиграл чуть-чуть. Вместо спортзала — с милой в мансарду». И вслух сказал:

— С милой и мансарда не мансарда — рай. Не так ли, Борис Тимофеевич?

— Наверное, так, — уклоняясь от разговора, ответил Борис.

— Если рай, надо, чтоб было, как у людей. Зачем скрываться? Зачем обманывать? Надо делать все, как положено. По закону. Я правильно говорю? — он в упор смотрел на сына Никанорова. И тот не дрогнул, выдержал этот взгляд и уверенно ответил:

— А что, я готов. Готов на все по закону. Об этом же давно говорю.

— Не интересно! — выкрикнула Люба. — Разве в печати дело? Еще чего не хватало? Чтоб семьей связать себя? Чему ты нас учишь, отец?

— Вот когда у тебя будут свои дети, тогда поймешь, чему.

— У меня детей не будет.

— Ну и плохо, нашла чем хвалиться.

— Но ведь люди живут — и ничего?

— Если каждый так рассуждать станет, к чему мы придем? Вот то-то и оно! Закон природы один: если сам живешь дай жизнь другому. — Про себя Кудрин подумал: закон природы потащил вас в мансарду, а вслух спросил: — У вас как, серьезно?

— Вполне! — ответил Борис, который все больше начинал нравиться Кудрину.

— Да поженимся мы! Ну что ты волнуешься? Занимайся своими делами и не беспокойся за нас. Все официально, с печатью, как и положено, раз тебе так хочется, — успокоила отца Люба.

— Тогда другое дело, — окончательно отходя, сказал Кудрин. — Отнесите лестницу. И не дергайтесь. Мне тоже некогда. Сейчас поедем.

И хотя молодым надо было и в самом деле быстрей, предложение «поехать» они встретили без энтузиазма, явно стесняясь общества неожиданно нагрянувшего Кудрина.

— Да мы лучше одни.

— Ну как хотите, — несколько обиженный отказом, сказал Кудрин, про себя думая: может, и лучше, что одни. О чем бы я с ними говорить стал? Это не мать. Она мастак по воспитательной части. Начнет тараторить и не остановишь. Серьезно у них или несерьезно, но сегодня она устроит Любаше хорошую баню! Вот ведь как все обернулось. А Никаноров не хотел отпускать. Ну, ученый, я тебе тоже выдам. Наверное, и не догадывается, и в мыслях не может себе представить, что его, Никанорова, сын и моя дочь хотят пожениться! Хотят ли? Кто знает, что у них на уме. Ну да ладно, куда от молодых денешься. Сами когда-то такими были.

Спрятав шланг и проверив, не работает ли счетчик, — молодые могли оставить невыключенным электрокамин — Кудрин тихо поплелся на четвертую линию, где он оставил свою «Волгу», с сожалением думая о своих отношениях с Никаноровым. А вдруг еще породниться придется. Надо будет рассказать ему. И откладывать не следует. Может, перед совещанием? Зачем-то всех мастеров, не занятых в производстве, начальники цехов должны привести с собой. Неплохо бы поговорить перед началом. Если удастся встретиться. Хотя вряд ли.

Кудрин оказался прав. Его планам — поговорить с директором перед совещанием — не суждено было осуществиться. И вместо разговора о возможном родстве — все получилось иначе.

Большой зал Дворца культуры, находящегося менее чем в полукилометре от завода, был полон. Люди удивлялись необычному началу совещания: президиума не было — все руководство завода сидело в первом ряду. Для каждого участника совещания на спинку сиденья был предусмотрительно положен специальный номер заводской газеты с отчетом о рейде.

Ровно в десять погасили свет. И тут же зарокотал кинопроектор. На экране появилась знакомая всем проходная, потом крупным планом — часы, стрелки которых показывали двадцать пять минут восьмого, и людей, что опаздывали: они пытались спрятаться от кинокамеры, закрывались руками. Потом в кадре появился корпус, где простаивало множество станков, а мастера не могли назвать причины простоев; потом — пружинный, где люди, закончив работу на тридцать—сорок минут раньше, мылись в душе и уходили домой, оставляя в одной ячейке свои табельные карточки, чтоб кто-то их отбил им; потом, во весь экран, появился спящий в раздевалке рабочий, а после него показаны мытарства тех, кто страдал с похмелья — трое рабочих, ловко выломав в заборе доску, сходили в магазин, купили водки и тем же путем вернулись на завод и тут угодили в объектив кинокамеры — от стыда они тоже закрывали лицо руками; и многое другое увидели собравшиеся. Зал шумел и смеялся, а под сводами его плыла мелодия известной песни «Дорога дальняя» в исполнении Нани Брегвадзе. Люди на одном дыхании просмотрели первый выпуск сатирического киножурнала.