На краю (в сокращении) - [16]

— Ну и денек! — сказала я.

Он даже обрадовался. Видно, ожидал, что я повисну у него на шее мертвым грузом. Но меня волновало только одно: как бы поскорее попасть к Ричарду.

Вместе с Энди подошла женщина-охранница. Они оба были на взводе: журналисты заблокировали все подходы к больнице. Энди хотел провести меня внутрь незаметно. Меня ввели в огромное темное здание. Но чем дальше мы шли, тем светлее становилось. Цементные полы сменились линолеумом и плиткой. Становилось все больше похоже на больницу.

Мы почти не разговаривали. Шли быстро. Завернули за угол и оказались перед двумя рядами лифтов. Я практически ничего не слышала — словно находилась под водой. Я не знала, как попасть к Ричарду, не знала, где он, но понимала, что где-то близко. И с каждым шагом становился все ближе.

Лифт остановился. Мы прошли по коридору. С потолка свисали таблички с названиями палат. Мы остановились перед двойными дверями с интеркомом.

В ушах у меня стучало. Впереди была новая пара дверей. Внутри горел тусклый свет. Мне улыбалась медсестра. Энди бесшумно испарился.

Медсестра что-то сказала. Я увидела справа кровать за ширмой. Это он? Нет. Мы прошли дальше. Пищали какие-то приборы. На следующей кровати лежал он. Множество аппаратуры. Аппарат искусственного дыхания, снабжавший воздухом его легкие. К обеим рукам подведены какие-то трубки. Мониторы подсоединены к груди и руке. Лицо у него было желтоватым от синяков, на лбу шишка с кулак, левый глаз — багровый, распухший.

Он лежал неподвижно. Без признаков жизни. Двигался только поршень в аппарате искусственного дыхания. Я поцеловала его в щеку.

— Здравствуй, любимый!

Из глаз катились слезы, но я улыбалась. Это была ужасная картина, но он был здесь, рядом. Дух этого человека, настоящего воина из детских книжек, спал… но был жив. Мне нужно было только ждать.

Медсестра села за стол, стоявший в ногах кровати Ричарда. Она записывала все: количество кислорода в крови, давление, пульс и наблюдения. Но в основном она просто сидела как ангел-хранитель — милая женщина с короткими светлыми волосами и добрым лицом. Меня ее присутствие тут же успокоило.

Я внимательно осмотрела Ричарда. Лицо у него было желто-зеленого оттенка, какой бывает по краям синяка. Я видела, как оно отекло, но ожидала худшего. Левый глаз выглядел ужасно, в ноздрях запеклась кровь, и все же он выглядел самим собой. Только я знала, что настоящий Ричард сейчас далеко. Это была лишь оболочка.

Я сидела и держала его бесчувственную руку. Эту руку можно было сжать, погладить, но отклика не было никакого. Он был там — и не там. Все это казалось так странно, так ужасно…

Аппараты напомнили мне о последних днях жизни моего отца. Раком он болел несколько лет. Последние три ночи и два дня мы с мамой по очереди дежурили у его постели. С нами была мамина сестра, тетя Бетти. Мы втроем сидели и смотрели, как он умирает. Моя сестра Бетти не могла этого вынести и в больницу не ходила. Они с отцом были очень близки, а у меня с ним до последнего времени были непростые отношения. Отцу становилось все труднее дышать. Мама с тетей Бетти переглянулись. Было одиннадцать вечера.

— Нет, Берт, только не сегодня! — всхлипнула мама. Это был день смерти моего брата Тима.

И он откликнулся. Сделал глубокий вдох и протянул до следующего вечера, когда наконец приехала моя сестра.

Услышав ее голос, отец, который уже несколько дней лежал без движения, приподнял голову, открыл глаза и улыбнулся всем нам по очереди. А потом уронил голову на подушку и умер. Обычно уголки рта у него были опущены вниз, но, когда он умер, на его лице застыло выражение, которого я никогда прежде не видела. Лицо его было радостным.

А Ричард лежал и слышал все, что происходило вокруг. Врачи правду говорят. Слух не отключается. И я все время об этом помнила.

Раз в полчаса медсестра обращалась к Ричарду, просила его что-нибудь сделать. Сначала — открыть глаза. Потом — назвать свое имя. Она клала ему на ладони пальцы и просила их сжать. Или пошевелить пальцами ног. Он ничего не делал. Она говорила с ним строго и громко. Никакой реакции. Но вдруг…

— Ричард, я сейчас сделаю вам больно.

Она объяснила мне, что ей нужно добиться от него ответа. Она нажала ручкой-фонариком ему над переносицей. Он моргнул… Она открыла ему веки и посветила в глаза. Он даже не вздрогнул. Он не произнес ни слова. Это были печальные симптомы. Перспектива жить с человеком в таком состоянии пугает. Как можно такое вынести? Я не позволяла себе думать об этом. Все только начиналось. И если кто и мог что-то сделать, то только сам Ричард. Я должна была быть рядом, когда он вернется.

На месте аварии санитары, подбежав к Ричарду, с удивлением обнаружили, что он дышит. Забрало его шлема было открыто, в рот и ноздри забилась земля. Они выгребли из него здоровенную кучу всякой гадости, прежде чем определить его состояние по шкале комы. Это шкала от трех до пятнадцати пунктов. Три — показатель самого худшего состояния. У Ричарда по этой шкале была тройка.

Когда я разговаривала с экипажем вертолета, доставившего его в Лидс, один из ребят мне сказал: