Интуиция подсказывала мне, что это только с виду легко, а на самом деле очень и очень сложно. Моя инструкторша без усилий скользила по заснеженному полю, длинные узкие лыжи двигались в заданном ритме, и казалось, будто она летит.
— Согни колени! Вот так! А теперь отталкивайся. Главное — поймать ритм.
Даже ее слова неслись над просторами упруго и ритмично. Ее палки, казалось, порхали вдоль лыжни. Инструкторша была шведкой и демонстрировала классический бег на равнинных лыжах, который у шведов в крови, так что казалось, будто она занимается этим с рождения.
Я понимал, что у меня и вполовину так хорошо не получится. Разумеется, я сразу же упал. И до меня стало доходить, что равнинные лыжи не просто сложно освоить, даже подступиться к ним непросто.
Обидно, конечно, но первая попытка закончилась даже не захватывающим дух полетом в сугроб на высокой скорости. Я просто несколько мгновений вяло скользил по лыжне, а потом завалился на бок, и мой нос оказался в нескольких дюймах от заснеженной земли. Однако на лыжи я встал не ради забавы. Через три месяца мне предстояло отправиться на этих самых лыжах к Северному полюсу. Но пока что я был не в силах пройти даже через заснеженный стадион, а это был уже третий день тренировок.
Наверное, причина — в моей травме. Прежде у меня все всегда получалось с первого раза. Да, после первого же занятия мне все надоедало. Но на начальной стадии я всегда все схватывал на лету. Обучался я быстро, просто не мог долго концентрировать внимание — именно так писали обо мне во всех школьных характеристиках. Я тут же вспомнил, как впервые встал на водные лыжи. Было это на озере Уиндермир. Я вполуха слушал парня, объяснявшего мне, что колени нужно держать вместе, не выпускать из рук трос и соблюдать еще тысячу всяких правил. Наконец я залез в ледяную воду, схватился за пластиковую перекладину, к которой был привязан трос. Катер тронулся, трос натянулся. Я удержал равновесие и восстал из пены брызг, как Нептун. Впрочем, для Нептуна я был мелковат и в гидрокостюме с чужого плеча смотрелся не очень элегантно. Но на водные лыжи я встал, и это оказалось удивительно просто.
Моя жена Минди ненавидит вспоминать наши первые совместные поездки верхом. Она сидит в седле с младенчества. Все детство на нее орали тетки в нейлоновых душегрейках: велели держать спину, правильно ставить ногу в стремя. Для нее верховая езда — это искусство, умение, в котором нужно постоянно совершенствоваться. К конной прогулке она относится с благоговением — как летчик-испытатель к очередному полету. Я же подошел к своей первой в жизни лошади, забрался в седло, спросил, как пустить лошадь в галоп, а как заставить остановиться, и пустился вскачь. Советовать мне, как натягивать поводья и как держать ноги в стременах, бесполезно. Верхом я езжу как умею. Минди это бесит. А я всегда был такой. Обожаю попробовать что-нибудь новенькое, и у меня с первого же раза получается. А когда приходит время обучаться всяким тонкостям, мне становится скучно.
И вот я лежал на снегу и думал о том, что не сумел поразить инструкторшу и сразу же стрелой промчаться по лыжне из-за той проклятой автокатастрофы. Я понимал, что бьюсь понапрасну, что у меня в мозгу что-то повредилось навсегда. Наверное, тот его участок, который отвечает за координацию. Или еще что. Стала намокать от снега флисовая куртка, которой меня снабдили специалисты-полярники, привезя нас сюда на предэкспедиционные тренировки. Где-то между полем, где я валялся, и аэропортом Страсбурга остальные ребята пили кофе на бензоколонке, разговаривали о доме. В то утро они улетали домой. Им незачем было учиться ходить на лыжах — на полюс они собирались ехать на грузовике. Этим холодным тоскливым австрийским утром они могли лететь домой. Я вспомнил Минди, детей, собак, наш дом. А еще — ту кошмарную катастрофу и боль, боль, боль…
Я, еще восьмилетний, прикидывал про себя, получится ли у меня полетать. Если трюк не удастся и я не рассчитаю скорость, скорее всего, полечу вверх тормашками. Я стиснул зубы и крепко взялся за руль. Народу собралось полно. И мне никак нельзя было выказывать свой страх.
Велосипед выглядел сногсшибательно. Я перекинул через раму два школьных ранца — они походили на сумки на мотоцикле. К заднему колесу я привязал кусок картона. Когда велосипед ехал, картонка билась о спицы и издавала такой треск, что я чувствовал себя не на велике, а на мотоцикле — я был калифорнийским полицейским, преследующим преступника. И страстно мечтал, чтобы собравшиеся поглазеть на мой подвиг соседские дети тоже увидели меня таким. Все они втайне надеялись, что мой прыжок закончится неудачей, что прольется кровь, а если повезет, то я заработаю открытый — такой, где видна кость, — перелом. Ходили слухи, что год назад именно такой перелом был у мальчишки, который свалился с забора на мощеную мостовую и сломал себе руку. Мы часто это обсуждали. Нам нравилось говорить о крови, пролитой в бою.
